Виктором корчным. Шахматист Виктор Корчной – биография, карьера, достижения

Dec 7, 2012 Сегодня, глядя на этого улыбчивого и галантного 81-летнего патриарха с тросточкой, слуховым аппаратом и вшитым кардиостимулятором, трудно представить, что когда-то в советских шахматных кругах ему дали прозвище Злодей и с той же неистовой страстью, с которой в СССР поносили, на Западе поднимали на щит. Гроссмейстер Корчной, который в мировой табели о рангах в 70-80-х годах прошлого столетия был шахматистом номер два и ни о чем, кроме игры, не помышлял, стал символом противостояния двух непримиримых систем - чем же такую честь заслужил?

Дмитрий ГОРДОН
«Бульвар Гордона»

В период гонений на Виктора Львовича советские средства массовой информации усиленно расписывали его желчный, неуживчивый характер, болезненную амбициозность и язвительность суждений, а в книге «Девятая вертикаль», написанной его главным соперником Анатолией Карповым и журналистом Александром Рошалем, речь шла даже о «комплексе Сальери», помноженном на необъективность.

Этот слаженный пропагандистский хор заглушал одинокие голоса тех, кто присоединяться к нему не желал, а ведь в начале карьеры Корчного коллеги отмечали в нем совсем другие личные качества. Так, словечком «закорчнить», которое родилось в 1962 году на Кюрасао, шахматисты называли не спо­соб­ность очернить или закошмарить, а умение создать неожиданную контратаку, поразить самобытным замыслом, сделать редкий по красоте ход. Кстати, еще раньше, в ленинградский период, они уважали Виктора за уникальную приверженность честной игре - в то время для разрешения конфликтных ситуаций на турнирах шахматисты нередко обращались к нему, а не к судьям, поскольку его авторитет был не­пре­рекаем.

Замечу: и после того, как опального грос­смейстера объявили «отщепенцем», «предателем» и исчадием ада, Виктор Львович потрясал мировое сообщество поистине рыцарским поведением. Вспомнить хотя бы 1983 год, когда, казалось, само Провидение сжалилось над ним, вечно вторым, и предоставило последний шанс побороться за титул чемпиона мира. Корчному тогда в полном соответствии с правилами ФИДЕ была присуждена победа над юным Каспаровым, который не явился на матч в Пасадену не по своей вине, но 52-летний Виктор Львович великодушно от такого подарка судьбы отказался и сел за шахматную доску с будущим чемпионом мира. Согласитесь, мало кто из мастеров этого калибра на такое благородство спо­со­бен.

Впрочем, для советских вождей и послушных их воле шахматных функционеров понятия «честная игра» просто не существовало - всякое спортивное достижение служило в СССР доказательством преимуществ социализма, а всякое поражение считалось ударом по престижу страны, и значит, для победы все средства были хороши: от договорных партий до воздействия экстрасенсов. Как шутили в ту пору на кухнях, в команде советских шахматистов за первой доской неизменно играла власть.

Не всем, разумеется, гроссмейстерам такой расклад нравился, но только один из них рискнул не сказать об этом - просто намекнуть, после чего в назидание остальным строптивца перестали выпускать из страны и от его услуг по популяризации шах­мат отказалось ленинградское телевидение. Квартира Корчного прослушивалась, почту из-за границы - английский и югославский шахматные журналы - он получать перестал, несколько месяцев ему не давали выступать с сеансами и лекциями, а когда, наконец, смилостивились, стали присылать туда соглядатаев и вызывать после этого в горком для проработок. Коллеги боялись не только дружить с ним - даже здороваться, в общем, его последовательно выдавливали из страны.

В 1976-м, когда Виктор Львович попросил политического убежища за границей и стал «невозвращенцем», на Западе насчитывалось 43 тысячи беглецов и изгнанников из советского «рая». Бдительные цензоры вносили их имена в черный список: выкидывали из употребления, вымарывали из титров, и для соотечественников эти лю­ди - даже такие звезды, как Солженицын, Нуриев и Ростропович, - как бы исчезали, но со старшим из трех К (как позднее окрестили троицу Корчной - Карпов - Каспаров), на протяжении десятилетий монополизировавших борьбу за шахматную корону, этот фокус не прошел.

К каким только эв­фемизмам не при­­бегали мастера пропаганды, чтобы не упоминать ужасной фамилии претендента, описывая его матчи с Карповым! На фотографиях из Багио и Мерано, ежели они все же к народу просачивались, в лучшем случае присутствовала спина Корчного, а на случай, когда кремлевский фаворит проигрывал, ЦК КПСС ут­вердил сле­ду­ющую форму­ли­ров­ку: «В этот момент чемпион решил не продолжать партию». Совсем как в оруэлловской антиутопии, где делами войны ведало Ми­нис­терство мира, пытало и рас­стре­ли­ва­ло в своих под­валах мыслепреступников Министерство любви, а фальсификацией истории занималось Министерство правды…

Понятно, почему в команде Карпова, прибывшей, чтобы в шахматном сражении с оппонентом его поддержать, кагэбистов насчитывалось больше, чем гроссмейстеров, а перед следующим матчем в Мерано был арестован остававшийся в Советском Союзе сын Виктора Львовича Игорь. За уклонение от воинской повинности его осудили и отправили в мордовские лагеря, где над парнем издевались, называли сыном предателя, а стоило возразить, избивали и сажали в карцер, при этом тюремщики позаботились о том, чтобы подробности его непростого быта стали известны матери, а значит, и отцу - не случайно свой репортаж о битве за шахматную корону один журналист озаглавил так: «Серые начинают и выигрывают».

Так что ничуть не преувеличивали Владимир Буковский, Иосиф Бродский, Наталья Горбаневская, Александр Гинзбург, Эрнст Неизвестный и прочие, когда в открытом письме призывали Запад поддержать отчаянного одиночку «в борьбе с безжалостной машиной уничтожения, перенесенной из лагерей за шахматную доску» - надо ли удивляться тому, что в 1990 году, когда Горбачев вернул моему собеседнику советское гражданство, тот от «серпастого и молоткастого» паспорта отказался, хотя тогда еще не имел никакого?

Остается добавить, что в Киев некогда советский, а ныне швейцарский гроссмейстер Виктор Корчной прибыл всего на 12 часов - чтобы дать это интервью и наутро вернуться назад. На этот раз опасался гость не провокаций спецслужб, а капризов погоды: не дай Бог ненастье помешает вылететь в Цюрих по расписанию, ведь тогда он опоздал бы на день рождения любимой супруги, а не поздравить ее лично просто не мог.
«РОДИТЕЛИ ИЗ-ЗА МЕНЯ ШЕСТЬ РАЗ СУДИЛИСЬ»

Виктор Львович, я счастлив и, от­кровенно говоря, польщен тем, что легендарный Виктор Корчной прилетел сегодня по моему приглашению из Швейцарии в Киев, где мы с вами и встречаемся, - кстати, если не ошибаюсь, ваши родители родом из Украины…

Да, отец в Мелитополе появился на свет, а мать - в Борисполе, куда пару ча­сов назад я приземлился.

- Это правда, что в детстве вы прекрасно понимали украинский язык?

Ну, это не совсем так. Не знаю, как и откуда, но у меня были польские родственники, и до начала Великой Отечественной я разговаривал свободно по-польски. Увы, во время войны все они умерли от голода, и я сам на санках отвозил их на Волково кладбище. Естественно, потеряв возможность общаться по-польски, язык я забыл.

- Я читал, что вскоре после вашего рождения родители развелись и вы остались с отцом…

Да, это верно.

- Почему же, когда он ушел в ополчение и на фронте погиб, воспитывала вас мачеха - а где была мать?

Она несколько раз от мужа уходила, пока, в конце концов, разрыв не стал необратимым, а поскольку мать всегда жаловалась, что ей не хватает денег, чтобы меня прокормить, по этой причине отдавала меня отцу (потом у нее возникали вдруг материнские чувства, и она требовала ребенка обратно). Родители из-за меня шесть раз судились, а где она была?.. Когда началась война, многих куда-то в Среднюю Азию вывозили, и отец, сообразив, что к чему, отправил меня вместе со школой в эвакуацию, а мать, услышав, что составы с беженцами обстреливают, приехала и, ни с кем не посоветовавшись, забрала меня оттуда в уже осаждаемый немцами Ленинград…

- …где вы провели все 900 дней блокады… Художник Илья Глазунов, который тоже остался в этом терпящем бедствие городе и потерял там всех своих родственников, рассказывая мне о тех ужасах, плакал - пожилой человек, он не мог без слез вспоминать, как дорогие ему люди умирали один за другим, много блокадных историй слышал я и от писателя Даниила Гранина. Интересно, а что из пережитого запомнилось вам больше всего?

Ну, я уже сказал, что мне, 11-летнему, родственников приходилось на кладбище отвозить, а за водой, помнится, я на Неву ходил - это примерно километр… Трудно пришлось, блокада - это значит, что немцы со всех сторон, из-за артобстрелов по улице ходить опасно.

Был страшный голод, но как-то так вышло, что отец, уходя на фронт, сдал нечаянно свою карточку, а она могла бы здорово нас поддержать. Спасло то, что мачеха работала на 2-й кондитерской фабрике и время от времени у меня…

- …вместо хлеба был шоколад…

Не настоящий - из сои, но и это прекрасно. Она как-то сумела несколько раз туда меня привезти, чтобы я мог наесться, тем не менее где-то во второй половине 1942-го в больницу для дистрофиков угодил.

- После войны вы окончили исторический факультет Ленинградского государственного университета…

- …о чем сожалею (смеется)…

- …но историком так и не стали. Зато стали четырежды чемпионом СССР, пятикратным чемпионом Европы, шестикратным в сос­та­ве советской сборной чемпионом шахматных Олимпиад, победителем около 100 международных турниров и, наконец, дважды претендентом на звание чемпиона мира 78-го и 81-го годов. Внушительный список…

Одно уточнение к последнему пункту: дело в том, что с Анатолием Карповым я играл трижды - в 1974-м мы встретились в финальном матче претендентов, в котором он победил. Карпов тогда обсуждал возможность сыграть с Бобби Фишером…

- …однако так и не сыграл…

В общем, меня можно назвать трехкратным претендентом на мировое первенство.

Из книги Виктора Корчного «Антишах­маты: записки злодея. Возвращение невозвращенца».

«По-видимому, должного советского воспитания в семье я не получил, и, наверное, отцу моему воздалось за эту небрежность полной мерой - в числе нескольких сотен других плохо вооруженных ополченцев он погиб на Ладожском озере в ноябре 1941 года. Воздалось сполна и остальным членам отцовской семьи, где я воспитывался, - все как один они скончались от голода в осажденном Ленинграде, а я вот остался, выжил и уже в 16 лет, в 1947 году, позволил себе первое - если хотите, политическое - выступление: на уроке истории СССР заявил, что в 1939 году Советский Союз вонзил нож в спину Польше.

Учительница истории Валентина Михайловна Худина несколько дней пребывала в животном страхе: я был ее любимым учеником - доносить на меня она не хотела, и хотя в классе она была одним из любимых преподавателей, мог же среди 26 учеников найтись Павлик Морозов… Поскольку я сейчас эти строки пишу, нетрудно заключить: подонка не нашлось…

Как видите, я очень любил историю, я видел в ней преломленную в исторических событиях правду жизни и - наивный молодой человек! - направился после окончания школы на исторический факультет Ленинградского университета имени Жданова. Довольно быстро я себе уяснил, что с правдой жизни обучение истории в университете мало имеет общего - требовалось изучать, а лучше зубрить написанное Лениным и Сталиным, но не­смотря на то, что у меня была хорошая память, изучение «классиков» всегда мне давалось с трудом. Я ощущал в себе какой-то внутренний протест, и хотя диссидентом не был, был шахматистом, и потому искал если не правду жизни, то хотя бы логику в том, что изучал, а ее-то как раз и не было.

Хорошо помню: на втором курсе я отправился сдавать экзамен по истории средних веков. Твердых знаний предмета у меня не было, зато по дороге, в трамвае, я прочитал только что опубликованную ста­тью Сталина «Марксизм и вопросы языкознания».

Вождь громил лженаучную теорию Марра, а заодно высказал вкратце свои соображения о каком-то событии, происшедшем в средние века, и когда я очень ловко ввернул замечания вождя, профессор была в восторге и поставила мне высший балл, а я, вроде бы своей цели достигнув, чувствовал себя странно: как будто сам себя оплевал…

Большей частью я все-таки был верен себе и за показухой не гонялся, и вот при­шло время государственного экзамена по марксизму - предмету особенно трудному для меня ввиду отсутствия логики в доводах. Было несколько экзаменаторов, студент мог выбрать одного из них, в их числе была и одна моя родственница, но к ней я не пошел. «Хочу жить по совести!» - первым написал Владимир Войнович, а подумали это многие, и я в том числе, и получил тройку.

Память снова и снова возвращает меня к университетским годам - кроме извращенных норм обучения, давила общая обстановка на факультете. Товарищеские отношения, симпатии юношей и девушек друг к другу - все находилось под контролем и было извращено в духе партийной идеологии. Пьянки в факультетских группах по праздникам - 1 мая, 9 мая, 7 ноября, 31 декабря, звериное похмелье людей, желающих хоть на мгновение забыть, что с ними происходит в реальной жизни. Участие в пьянке вроде бы добровольное, а фактически обязательное, иначе скажут: «Брезгует коллективом» - оттуда уже и до «персонального дела» недалеко, а персональное дело может серьезными обернуться последствиями.

Студенческая бедность… В кармане деньги на трамвай, иногда еще на пачку самых дешевых папирос, совсем редко - на студенческий нищенский обед. Если получаешь стипендию - немалое подспорье, но это мне не всегда удавалось. Схлопочешь на экзамене тройку, не сдашь зачет - плакала стипендия на полгода. Тройку можно пересдать, если разрешит комсомольское бюро курса - видите, коммуна, все решают сами студенты (даром что деканат поставляет им нормы - сколько людей нужно лишить стипендии)… Помню заседание бюро на первом курсе. «А тебе зачем пересдавать? - спросили мои якобы товарищи по курсу. - Ты же шахматист, а не историк!».

Вспоминаю общее комсомольское собрание на втором курсе. Обсуждается персональное дело Клары Ж. - ей инкриминируется «моральное разложение».

За ходом обсуждения внимательно следит парторг курса Лев Ф. - опекает, значит, молодежь. Всем присутствующим известно, что Клара - любовница Льва, но никому не придет в голову сказать против него слово. Все и без этого заседания ясно: Клара получит «выговор с занесением в личное дело», и на этом основании деканат ее исключит, а Лев благополучно закончит университет и отправится в одну из областей России на важный партийный пост - поднимать экономику и поучать нравственности местных жителей.

Студенческая общественность зорко сле­дит - кто с кем, что и как: обстановка вынуждает - студенческие пары, как положено, женятся. Браки часто бывают неудачными - оказывается, недостаточно строить семейное счастье на базе совместной зубрежки работ «Марксизм и национальный вопрос» и «Головокружение от успехов».

В памяти еще одна всплывает картина: утро после закончившейся пьянки. Все спят в неудобных позах: не спят двое - я и девушка, которая в меня влюблена. Она сидит возле меня, и я глажу ее колени, она влюблена в меня давно, но я никогда не по­зволял себе - и не позволю! - ее поцеловать. Поцеловал - все пропало: женись или уходи из университета, а она мне хоть и симпатична, но жениться я вообще не спе­шу. Кстати, про колени в неписаном партийно-комсомольском катехизисе не сказано ничего…».
«В ЛЮБОМ ДЕЛЕ, ВКЛЮЧАЯ ШАХМАТНУЮ БОРЬБУ, СОВЕТСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО УСМАТРИВАЛО ПОЛИТИКУ»

- Шахматы в Советском Союзе политикой были пропитаны?

Да, поэтому, когда в 78-м году закончился мой матч с Карповым на Филиппинах, я написал книгу «Антишахматы», изданную на многих языках. Почему, спросите вы, у нее такое название? Да потому, что в любом деле, включая шахматную борьбу, советское правительство усматривало политику.

«Мой первый крупный шахматный успех состоялся в 1952 году. XX чемпионат СССР проходил на сцене московского Дома культуры железнодорожников под громадным, все подминающим под себя портретом Сталина - я занял шестое место, а спустя несколько месяцев Сталин умер. В то утро мне нужно было идти на перевязку в поликлинику: в процедурной надрывался репродуктор, без устали повторяя весть о смерти великого человека, и медсестра, немолодая эстонка, была в состоянии, близком к истерике. Прошло немало лет, прежде чем я понял: прыгала она от радости…

С начала 1954 года я начал регулярно получать деньги как шахматист, - так называемая стипендия, или спецзарплата, выплачивалась спортсмену его спортивным обществом или Спорткомитетом СССР с единственным условием: чтобы он больше нигде не работал, а только добивался успехов в своем виде. Кончатся успехи - стипендию снимут, за давностью лет пропадет у бывшего спортсмена и имевшаяся в прошлом специальность, но никаких финансовых гарантий Спорткомитет не дает и компенсаций не выплачивает.

Обо всем этом в советской прессе с наступлением гласности уже писали, а меня всегда возмущало: с каким лицемерием, прикрываясь словом «стипендия», советские спортивные руководители уверяли Запад, что у них профессионалов нет, а все - любители. Так и ходило по миру: «журналист Таль», «инженер Полугаевский», «психолог Крогиус», «философ Петросян», «экономист Карпов»… Последний действительно «глубокий эконом», как выразился бы Пушкин - впрочем, не стоит отбивать хлеб у штатных биографов: пусть уж они живописуют черты характера руководителя двух крупных финансовых организаций - Советского фонда мира и международного фонда «Чернобыль - помощь».

Мой первый международный турнир - Бухарест, март 1954 года, и тут интересная выяснилась деталь. Каждому выезжающему за границу специальное пособие давали - «экипировочные»: самим фактом установления пособия советское руководство при­знавало, что уровень жизни в СССР намного ниже западного.

Признавало оно косвенно и тот факт, что, кроме дипломатов и шпионов, за рубеж выезжают единицы, при этом участникам международных соревнований, проводимых в СССР, тоже дают экипировочные. Сумма пособия была 1200 старых рублей, то есть 120 рублей по-новому: вполне приличные по тем временам деньги - цена самого хорошего мужского костюма в ГУМе, где я незамедлительно и отоварился…

В апреле 1954 года - второй выезд, в Норвегию, и тут выяснилось, что экипировочные дают не чаще чем раз в год. Я также узнал, что делегацию в капиталистическую страну формируют с особой тщательностью: назначается руководитель группы (как правило, шахматист), но есть и помощник (заместитель) руководителя, к спорту отношения не имеющий. Профессиональный разведчик, он имеет две функции - следить за поведением членов группы и вести шпионскую деятельность в чужой стране. Позднее мне стало известно, что чем представительнее группа, тем мощнее и приданный ей разведывательный заслон: с мастерами выезжали мастера, а с гроссмейстерами - подлинные виртуозы своего грязного ремесла.

Как только мы, студенты, приехали в Осло, нас пригласили в советское посольство. На этот прием я надел лучшую свою рубашку, которой гордился и в которой щеголял в Румынии, однако советник посольства с плохо скрываемым презрением нас оглядел и процедил: «Потрудитесь купить в магазине одноцветные рубашки - здесь такие не носят». Спасибо господину советнику! - его устами двухэтажная Норвегия преподала мне первый политический урок: гигант, победитель во Второй мировой войне, в своем экономическом развитии безнадежно отстал…

Да, за границей было чему поучиться, но частыми выездами судьба не баловала. Впрочем, вундеркиндом я не был, двигался в шахматах медленно, и хотя в 1956 году получил билет гроссмейстера СССР под номером 17, был еще далеко от верхушки сильнейших советских виртуозов. Зато, выезжая за рубеж, смотрел на окружающую дей­ст­ви­тельность во все глаза: интересовался жизнью людей, читал на разных языках газеты.

Вместе с тем развитие моего политического сознания шло крайне медленно, уступая по темпам даже шахматному росту. Вспоминаю поездку в Аргентину летом 1960 года - в городе Кордобе организаторы устроили банкет по случаю окончания турнира, в котором участвовали мы с Таймановым, и меня посадили рядом с симпатичным на вид молодым человеком, который в приятельской манере стал задавать мне вопросы.

- Скажите, а почему советские понастроили военных баз по всему миру?

- А почему американцы имеют базы во всем мире? - отпарировал я.

- А зачем советские покорили народы Восточной Европы и сделали из них сателлитов?

Этого уже я не выдержал и, как говорят японцы, потерял лицо. Я кричал, не помню что, как в истерике, - сбежались организаторы, извинились за оплошность, нас рассадили…

И еще один случай: в городе Санта-Фе меня посетил один украинец. Лет 30 назад он уехал из Советского Союза, в Украине у него остался брат. Он дал мне его адрес и долото, чтобы я переслал его брату. Мне трудно объяснить самому себе, а тем более современным читателям, что со мной стряслось, но я так никогда и не послал долото по указанному адресу. Необъяснимый страх перед Западом, страх оказаться соучастником какого-то заговора против СССР и прочую чушь в голове - это еще предстояло мне преодолеть».
«КРУГ ПОСТЕПЕННО СЖИМАЛСЯ: ЧТО-ТО ВОКРУГ НАЗРЕВАЛО, НА МЕНЯ СОБИРАЛ МАТЕРИАЛ КГБ»

Вы, как и большинство отечественных гроссмейстеров, были членом Коммунистической партии Советского Союза, но отличались прямотой суждений и обостренным чувством справедливости. Такое правдолюбие в шахматной карьере явно не помогало, а, напротив, мешало…

- …да, это правда…

- …а когда вы впервые почувствовали, что вам в СССР плохо?

В 1965 году сборная советских шахматистов играла в Западной Германии в европейском командном чемпионате, а после окончания соревнований гроссмейстеры могли заработать деньги, выступая в разных немецких городках, и в один из них отправились мы с гроссмейстером Геллером. Встретил нас пожилой человек, который разговаривал по-русски, чему я был удивлен, и спросил: как? почему? Он ответил: «Выучил язык по радио» - или что-то в таком роде, мы сидели, мило беседовали и вдруг он произнес несколько слов по-английски. Ефим Геллер, экономист с Дерибасовской, не отреагировал вообще…

- …английского он не знал…

Нисколько, и тогда наш спутник по-английски предложил мне остаться в Германии и на первых порах обещал помощь. В позу оскорбленного члена КПСС я не встал, но в то же время мягко эту идею отклонил. «Мы, гроссмейстеры, в своей стране в привилегированном находимся положении, - сказал. - Извините». Понимаете, чтобы совершить столь ответственный шаг, нужно было созреть - я тогда еще не созрел.

- Делаю вывод, что жилось вам все-таки в СССР хорошо…

Слово «хорошо» тут не очень уместно - мне было неплохо…

- …особенно по сравнению с другими…

- …хотя какие-то симптомы были, что-то вокруг назревало, например, на меня собирал материал КГБ. Кажется, в том же 65-м я договаривался с немецкой девушкой русского происхождения пойти в кино, и хотя это, так сказать, свидание не состоялось, бдительные органы отметили: позволил себе пригласить девочку.

- Красивая она хоть была?

- (Улыбается). Ничего, а еще раньше, в 62-м, я на Кюрасао играл. Турнир проходил в гостинице, и там же было неподалеку казино, куда, проиграв партию, я позволил себе зайти. Мне после поражения необходимо было расслабиться, но это для них не имело значения, и в деле моем записали: играл в казино. Так круг постепенно сжимался, и хотя великих и просто больших шахматистов за такие «порочащие звание советского человека» поступки не мучили и на ковер не вызывали, компромат учитывали и делали выводы. Одно дело Карпов - всегда ведет себя чинно, никаких ходов влево, и другое - этот Корчной: мало того что известной национальности, так еще и много себе позволяет.

Из книги Виктора Корчного «Антишахматы: записки злодея. Возвращение невозвращенца».

«Чем выше я поднимался по лестнице шахматных рангов, тем больше ощущал противодействие моим попыткам играть в международных соревнованиях - особенно трудно стало, когда уже дважды, даже трижды я был чемпионом Советского Союза (в 1963-1965 годах).

Вот одна, сравнительно примитивная, история… В 1963 году в Калифорнии организовали международный турнир, так называемый Кубок Пятигорского, и пригласили Кереса и меня, однако на заседании Шахматной федерации СССР новоиспеченный чемпион мира Петросян заявил, что хочет ехать он. Был дан соответствующий запрос организаторам, которые в ответ прислали три билета - на нас с Кересом и на Петросяна, и все-таки меня не послали - по моему билету в США отправилась жена Петросяна (эти подробности мне довелось узнать лишь через 14 лет из беседы с вдовой господина Пятигорского)…

Бывали случаи много запутаннее: когда федерация на соревнование направляла, но решения-разрешения партийных органов на выезд не было.

Система выглядела так: сперва Шахматная федерация СССР или ее ответственный работник (то есть сотрудник Спорткомитета) рекомендовали имярек для участия в некоем соревновании, затем в спортивном обществе шахматиста партячейка, просмотрев анкету рекомендованного, приглашала его, независимо от того, партийный он или нет, на беседу, давала, как правило, добро, а потом документы направлялись в райком партии, где их обсуждала выездная комиссия, иногда с приглашением испытуемого. После этого бумаги вместе с решением комиссии шли в Москву, в первый (секретный) отдел Спорткомитета СССР и в выездную комиссию ЦК КПСС.

На всей линии обеспечивалась полная секретность, и узнать, где заминка, никакими силами было нельзя, а между тем стоило какой-нибудь Марье Ивановне или Роне Яковлевне набрать номер члена комиссии ЦК, какого-нибудь Петра Ивановича, с которым она полгода назад выпивала в компании на День пожарника, и сказать: «Заходи к нам, Петя, мой муженек тебе гостинцы привез из Америки. Кстати, там один еврейчик, Корчной такой, за границу хочет. Он, знаешь, на Кюрасао в казино играл, и вообще, нам его рожа не нравится - дай ему, пожалуйста, отвод…» - и ничто уже тебе не поможет, и будешь ты обивать пороги начальства, а оно, только что прочитав копию твоего личного дела, будет говорить с умным видом:

- Вот вы в 1961 году в ФРГ женщину в кино приглашали, а на следующий год в казино играли, а в 1963 году вы, говорят, в Югославии много выпили. Как же мы вас можем за рубеж посылать?!» - и будешь ты объяснять, что поход в кино не состоялся, что в казино отправился, потому что партию проиграл, что в Югославии не напивался - это лишь слухи, но разговор этот не играет никакой роли, потому что решение уже принято в другом месте - выше (или ниже) и, как говорят в судах, обжалованию не подлежит.

Помню, как с целью узнать, кто и почему не выпускает меня, я выслеживал секретаря Октябрьского райкома партии Ленинграда - как скрывалась она через черный ход, как от меня бежала! Миловидная женщина, товарищ Мирошникова, и бегала неплохо - наверное, в связи с перестройкой на повышение пошла…

Наконец, в 1965 году я дошел до ручки: решил вступить в партию - как последний шанс облегчить свою участь, и действительно, поначалу помогло.

Мое политическое самообразование развивалось между тем и по другим каналам, и немалую роль в его ускорении сыграла поездка в 1963 году на Кубу.

Как-то глубокой ночью нам с Талем, с которым приятельствовали на протяжении многих лет, захотелось чего-нибудь съесть и выпить. В сопровождении советника посольства Симонова мы разыскали расположенный прямо на улице бар, и хозяин, обслуживая нас, спросил, кто мы такие. «Носотрос сомос еспециалистос чехословакос», - ответил за всех Симонов. Мы спросили его: «Почему?» - а он, посмотрев многозначительно на часы, ответил: «Сейчас три часа ночи - не забывайте: советские ответственны за все!».

Эта тирада произвела на меня огромное впечатление, а об уроке, полученном от Симонова, нам довелось вскоре вспомнить, но пока - о другом.

Будучи второй раз в испаноговорящей стране, я делал успехи в испанском, мне случалось быть переводчиком у своих товарищей по турниру Геллера и Таля, и однажды в вестибюле отеля меня встретила молодая интересная женщина. Я узнал ее - она на турнире бывала.

- Сегодня вечером я хотела бы увидеться с Талем, - сказала она.

- Это невозможно, у него вскоре встреча с Симоновым.

- О, я знаю Симонова: пе­ре­дай­те ему, что вечером мне нужно видеть Таля - и проблема решена!

- Нет, если уж Таль встретится с вами, в посольстве об этом знать не должны.

- Но почему?! Ведь мы, я и моя подруга, - коммунистки, мы вас поддерживаем!

На этот вопрос я с ответом замялся. Действительно, почему?

- Ну, у советских осо­бые правила поведения, им нельзя за границей…

- Но ведь Спасский, который был здесь в прошлом году, с девушками встречался!

- Вот поэтому его и нет здесь сейчас, в этом году.

- Что же это такое?! - возмущенно воскликнула она. - Запрещено любить?!

Это «прохибидо амар!» до сих пор звучит у меня в ушах…

1965 год, я в третий раз стал чемпионом СССР, меня пригласили на крупный турнир в Югославию, но для нашей федерации такой факт, как персональное приглашение, не играл роли. Они решили послать меня на маленький турнир в Венгрию, я упирался, и меня вызвали в Комитет, пред светлые очи товарища Казанского, который тогда курировал шахматы.

- Вы понимаете, - говорил он, - в Будапеште прошли советские танки, и вам, чемпиону страны, поручено, образно говоря, прикрыть своим телом дыры в домах, ими проделанные».

Действительно, образно, но отказался я наотрез. В Венгрию не поехал - в Загреб не послали тоже.
«СИДЯ НА ЦЕРЕМОНИИ ЗАКРЫТИЯ, КОТОРАЯ СТАЛА ЦЕРЕМОНИЕЙ МОЕГО УНИЖЕНИЯ, Я САМ СЕБЕ СКАЗАЛ: «НАДО УЕЗЖАТЬ»

Одним из организаторов травли, которая началась против вас в Советском Союзе, был чемпион мира по шахматам Тигран Петросян, а что послужило причиной, толчком? Личная неприязнь?

Однозначно ответить мне трудно, хотя конкретная причина была - у нас испортился матч (в апреле 1974-го, в полуфинальной стадии очередного цикла борьбы за мировую шахматную корону. - Д.Г. ). Мы играли в Одессе, в здании драматического театра на грубо сколоченном помосте, который установили на сцене, прямо на поворотном круге - конструкция получилась шаткая, а у Петросяна была очень неприятная привычка в конце партии в напряженных положениях перебирать ногами, из-за чего стол сотрясался. Помню, я попросил его потише себя вести - безрезультатно, а когда стал настаивать, он подал в судейскую коллегию протест, что Корчной мешает ему играть, - в этом духе все продолжалось.

- Тигран Вартанович утверждал, что вы его под столом пинали ногами…

Он много чего писал… Матч должен был длиться до четырех побед, я уже выигрывал третью партию, и в момент, когда над очередным размышлял ходом, соперник опять начал бить ногой по полу. Я встал, пошел к судье жаловаться, а тот лишь плечами пожал: ну что, дескать, он может сделать? Тем не менее победа осталась за мной, и при счете 3:1 Петросян завершать матч отказался - написал в ЦК КПСС, а также в Международную шахматную федерацию, что я обидел его, и потребовал признать его победителем.

Летом, когда в Спорткомитете СССР обсуждался вопрос, можно ли нас обоих включать в сборную страны, которая отправлялась на Олимпиаду в Ниццу, Петросян сделал вид, что ничего не случилось, лишь бы его из команды не выбросили, но обиду (еще одну) затаил, и очень скоро я смог в этом убедиться…

Впрочем, какое-то время мы все же дружили… Помню, перед его матчем за звание чемпиона мира со Спасским в 1969 году я ему прямо в лицо сказал, что он проиграет (ну, так почувствовал и оказался прав), а когда Петросян должен был играть матч с Фишером, он был готов пригласить меня в Буэнос-Айрес. Представляете, я бесплатно еду в Аргентину ради того, чтобы один-два хода показать Петросяну - ну кто в Советском Союзе за такую возможность не ухватился бы? - но я сказал (смеется): «Нет, я же участник этого соревнования, вы меня обыграли, а теперь хотите, чтобы я ехал помогать вам бороться с Фишером?» - и отказался. Это тоже был сильный удар: после нашего разговора Пет­росян знал, что матч проиграет.

Летом 76-го в СССР разорвалась информационная бомба: прославленный советский гроссмейстер Виктор Корчной отказался возвращаться с турнира в Амстердаме на Родину и попросил политического убежища в Голландии, а когда правительство этой страны в этом ему отказало, поселился в Швей­царии. Что к столь отчаянному и сме­ло­му шагу вас подтолкнуло?

Начнем с того, что финальный матч претендентов на первенство мира, который мы с Карповым играли в 74-м году в Москве, проходил в сомнительных, скажем так, условиях. Все крупнейшие гроссмейстеры СССР обязаны были нести свои замыслы и идеи моему сопернику - того же, кто пытался помогать мне, подвергали остракизму, могли выбросить из списков на поездку за рубеж или, напротив, послать вне очереди на турнир куда-нибудь на Запад.

- Почему же зеленая улица была именно Карпову?

Ну, я вам только что говорил, что оказался не очень, как считали в КГБ, послушным, а он был на редкость покладист, и кроме того, стопроцентный русский, а я непонятно какой национальности, но точно к русскому народу имею сомнительное отношение.

- Карпов - уральский самородок…

Ну да, из рабочей семьи, с безупречной анкетой, в отличие от меня не позволял себе вольностей. Перед матчем нам задали несколько вопросов - например, поинтересовались, кто наши любимые писатели: я О’Генри назвал, а он - Лермонтова. Спросили, какой нам понравился фильм: я ответил, что «Ночи Кабирии» Федерико Феллини, а Карпов - что киноэпопея «Освобождение» про войну, и так было во всем. Этот человек знал, что сказать, к тому же не будем забывать, был моложе меня на 20 лет, а это тоже, когда на чаше весов вопрос, кому из советских шахматистов бороться против молодого Роберта Фишера, кое-что значит. Прикинули: лучше, чтобы это был молодой человек, и было принято решение, что фаворит матча - Карпов, а значит, людей, которые приходят и позволяют себе здороваться со мной или с моей женой, быть не должно. Приходил вот Василий Смыслов, так его, чтобы мне не помог, на турнир послали.

Давид Бронштейн занимался со мной в пригороде Ленинграда Луге. Я говорил ему: «Давайте сделаем вас моим главным тренером», а он: «Понимаете, я же шахматный отдел веду в газете «Известия» и, если стану вашим тренером, не смогу освещать матч» - и предложил поддерживать меня неформально. Мы работали только вдвоем и у него дома, но «заинтересованные лица» об этом узнали - в ход шли все средства, включая шпионаж. В общем, когда Бронштейн после двухмесячного отсутствия вернулся в Москву, отдел у него все равно отобрали.

- Из всех в этом матче партий особо запомнилась та, которую вы выиграли у Карпова в 19 ходов…

После нее неизвестный доброжелатель прислал на мое имя открытку с такой эпиграммой:

Не ограничился одной
И брякнул так, что небу жарко,
В очковой партии Корчной -
И только трепыхнулся Карпов.

Это была 21 партия, поэтому в тексте - «в очковой», но парадокс: раньше анонимные письма подлецы посылали, а тут имя вынужден был порядочный скрывать человек! Ну и вот конец матча - смотрю: Карпову приз «За волю к победе» вручают, за прочее, а я - лишний (пожимает плечами). Вот тогда-то, сидя на церемонии закрытия, которая стала церемонией моего унижения, я сам себе сказал: «Надо уезжать».

Когда по окончании этого матча вы дали югославскому агентству ТАНЮГ интервью, где непочтительно отозвались о сопернике - члене ЦК ВЛКСМ, любимце партии и народа, мосты за собою сожгли?

Я лишь сказал, что по таланту Карпов не превосходит тех, кого в данном цикле я обыграл, и тут началось… Сначала Петросян опубликовал в «Советском спорте» реплику «По поводу одного интервью Корчного», затем мое поведение осудила Шахматная федерация СССР, а вскоре в прессе появились и письма трудящихся под рубрикой «Hеспортивно, гроссмейстер!». В наказание мне запретили в течение двух лет выступать в международных соревнованиях за пределами страны и срезали грос­смейстерскую стипендию с 300 рублей до 200… В общем, я окончательно убедился: если еще хочу играть, надо бежать.

Став невозвращенцем, вы бросили вызов советской системе, что требовало в то время огромного мужества. Вы смельчаком были?

Этот вопрос мне задавали, пожалуй, неоднократно… (Задумчиво). «Нет, - отвечаю всегда, - я не смелый, а отчаянный»: это значит, что бывают ситуации, когда другого выхода нет. Отчаяние придает силы!

Тем не менее диссидентом вы себя не считали и пояснили свою позицию так: «Борясь против СССР, я боролся в первую очередь за себя»…

Да, все верно.

Вы понимали, что отныне ваша жизнь под угрозой, что вам могут подстроить аварию или несчастный случай, отравить, в конце концов, сделать все, что угодно?

Так оно, в общем, и было, и вот вам эпизод, который в книгу мою не попал. Следующий матч с Карповым на Филиппинах закончился со счетом 6:5 в его пользу, а через 12 лет после этого Михаил Таль, который был в Багио вместе с Карповым, сказал мне прямо в лицо: «Мы (первое слово несказанно меня удивило. - В. К. ) очень боялись, что, если вы выиграете, вас могут уничтожить физически». Прозвучало это в 90-м году во время Олимпиады в Нови-Саде: доказательств у меня нет, никаких документальных подтверждений тоже - только свидетельство человека, который был неизлечимо болен и, прощаясь с жизнью…

- …хотел покаяться?

Да, искал пути примирения со мной и в таком вот признался. Помню, очень неприятное ощущение было, когда с Филиппин уезжали: люди диктатора Маркоса - а их много вокруг этого матча крутилось - ждали только приказа: они были готовы меня и всю группу мою уничтожить.

По словам Таля, если бы матч в Багио я выиграл, Советский Союз готов был даже вообще с шахматами покончить - к примеру, лженаукой их объявить, и такой вариант нетрудно представить - по раз и навсегда установленным правилам именно партийные бонзы решали, что есть, а чего нет.

Когда вы попросили политического убежища в Голландии, прославленные советские гроссмейстеры - чемпионы мира, победители многих престижных турниров - подписали коллективное письмо, в котором вас, своего коллегу, дружно и не­двусмысленно осудили, а почему под этим эпи­столярным шедевром не поставил свой автограф мно­го­крат­ный чемпион мира Михаил Ботвинник? Не хотел быть, как все?

Все правильно, но не подписались на самом деле четверо: Ботвинник, Спасский, Бронштейн и Гулько, а что касается Ботвинника, то он вообще с некоторых - мне думается, с самых ранних! - пор коллективные послания не подписывал: это было известно и принято к сведению ни много ни мало самим Сталиным, который опекал и шахматы, и Ботвинника. Спасский к тому времени уже жил во Франции, ему на это (ударяет рукой по уху) наплевать было, а остальные за свой отказ присоединиться к развязанной против меня травле пострадали. Бронштейна десяток лет, если не больше, за границу не выпускали, Гулько, который в тот момент заявление на выезд в Израиль подал, вынужден был (не знаю, в связи с этой историей или нет) ждать разрешения на эмиграцию еще семь лет. Чтобы не подписать, нужны были колоссальная сила духа и гражданское мужество.

- «Подписанты» между тем кажутся мне людьми глубоко несчастными - за какие-то привилегии, за небольшие, по сути, деньги и возможность выезжать за границу они расплачивались тем, что подневольными были и бесконечно лгали себе. Когда советские власти объявили вас «изменником» и «предателем», как вели себя по отношению к вам гроссмейстеры, с которыми вы дружили, общались, вместе ездили, пили, ели?

Конкретно в моей группе, когда из поездки в Амстердам не вернулся, были только руководитель делегации и он же тренер женской сборной Айварс Гипслис и с ним Нона Гаприндашвили - остальные шахматисты, честно говоря, ну, многие из них, причин обижаться на меня не имели: мало ли что они подписали!

- При встрече они потом с вами здоровались?

А вот это другой вопрос - конечно же, нет (смеется). В 78-м году я прилетел (прямо с Филиппин, между прочим) на Олимпиаду в Буэнос-Айрес - первый раз после невозвращения в СССР увидел сотни шахматистов из десятков стран и смотрю: одни здороваются, а другие не видят в упор. Какие-нибудь монголы не «замечают», русские, когда проходят, немножко, так сказать, мигнут, поляки вроде и хотели бы что-то сказать, но им тоже страшно. Единственными представителями соцлагеря, которые разговаривали со мной, были румыны - мы о режиме Чаушеску очень плохого мнения, но в данном случае на шах­матистов, видимо, власть не сильно давила.
«ПОКУПАТЕЛЬ, ЗАПЛАТИВШИЙ ЗА ЩЕНКА НАШЕГО КОРОЛЕВСКОГО ПУДЕЛЯ С ХОРОШЕЙ РОДОСЛОВНОЙ, ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПРИНЕС СОБАКУ ОБРАТНО: «ВЕРНИТЕ ДЕНЬГИ - НИКАКИХ ОТНОШЕНИЙ С ВРАГОМ НАРОДА МЫ НЕ ХОТИМ»

- Когда вы в Советский Союз не вернулись, у вашей семьи начались проблемы…

Мы уже говорили о моем матче с Петросяном, проходившем в Одессе, так вот, после проигрыша он, чтобы избежать неприятных разговоров в разных кабинетах высоких, лег в больницу с жалобами на несуществующую болезнь - неделю там отлежал и уехал. После матча с Карповым меня тоже вызвали в Москву в Шахматную федерацию, чтобы показать (грозит кулаком): вот мы какие сильные и можем сделать с тобой что захотим, - и, чтобы отсрочить расправу, я по примеру Петросяна решил в больницу Военно-медицинской академии с обострением язвы желудка лечь - естественно, у меня ничего не нашли, поэтому все равно пришлось ехать в Москву, но эта история имела продолжение.

В той же клинике лечился мой сын Игорь, у которого действительно была язва, и вот, когда через родственников я прислал Белле, жене, и сыну вызов в Израиль, в разрешении на выезд им отказали, но, оформляя эмиграционные документы, Игорь по настоянию ОВИРа вынужден был оставить институт и выйти из комсомола (такой уж тогда был порядок). Военкомат тут же потребовал, чтобы он отслужил в армии, сын, стремясь доказать, что он для военной службы не годен, запросил из академии рентгеновские снимки своего желудка, и оттуда послали в соответствующие инстанции пленки, но не его, а мои, показывающие отсутствие болезни. Сделали это, как вы понимаете, не без умысла, - очень услужливыми оказались врачи, но что вы хотите - вся страна такою была…

В итоге ваш сын перед матчем в Мерано был арестован, осужден на два с половиной года за уклонение от призыва и отсидел этот срок от звонка до звонка…

Да, и вот вам еще история. После того как я за границей остался, у семьи финансовые трудности начались, а у нас был королевский пудель Утан с хорошей родословной, его потомство стоило дорого… Короче, жена нашла покупателя, тот заплатил и взял щенка, однако через неделю принес собаку обратно: «Верните деньги - никаких отношений с врагом народа мы не хотим!». Спрашивается, кого они врагом народа считали - меня или моего Утана с его щенком? (смеется) - ну разве не умилительно?

Помню, глушимая тогда изо всех сил радиостанция «Голос Америки» едва ли не каждый день сообщала, что происходит с семьей Виктора Корчного в Советском Союзе, а что, интересно, вы чувствовали, зная, что ваши сын и жена остаются заложниками коммунистического режима и любой ваш поступок может рикошетом ударить по ним?

Если честно, со мной какие-то бывшие соотечественники беседовали, которые сами бежали, и они уверяли меня, что важна не семья, а то, как ты поступил. Что я чувствовал? Конечно, изо всех сил старался найти там людей, которые имели на советские власти влияние и могли помочь. Я видел таких и в Европе, и в США, причем самых понимающих, самых тонких знатоков советской политики и советского образа мышления (хотя такими были не все) нашел среди американцев, и, к моему большому удивлению, это их профессией было, а что касается остальных, они ничего ровным счетом не понимали. Им невдомек было, как жизнь в Советском Союзе была устроена…

- Брежневу вы писали?

Нет, но уже закончив книгу «Антишахматы», отправил письмо Карпову - в нем речь шла о том, что, если он поможет моей семье выехать, издавать эту книгу, в которой достаточно антисоветского материала (выдержки прилагались) я не буду, а копию этого письма я послал (Брежнева на этом свете уже не было) Черненко с уведомлением о вручении и знаю, что в Кремле его получили. Да, там подпись есть, а позднее даже какие-то отзвуки появились - Карпову советовали на мои «домыслы» и «клеветнические измышления» внимания не обращать. Хочу сказать, что когда Советский Союз уже распался, я выкупил какие-то бумаги - листов 70…

- …из секретного архива КГБ?

А также из Управления делами ЦК партии, в том числе за подписью самого Андропова.

- Слышал, что приобрели вы их всего за 200 долларов…

Это правда - такая покупка была доступна и небогатым людям, так вот, в одном из документов речь шла о том, что я это письмо послал… Там много чего было - например (бурной реакции это почему-то не вызвало, хотя копию я послал и в Голландию), стенограмма, где обсуждалось поведение Макса Эйве. Президент ФИДЕ отчаянно за меня боролся, не позволял выбросить из борьбы за звание чемпиона мира и советских спецслужбистов во многих случаях побеждал - как видно из материалов, они собирались снять доктора Эйве с поста, заменив более сговорчивым…

«Нетерпимость Виктора к Анатолию растет изо дня в день - ему кажется, что Анатолий не только держит корону Игры, которая ему не принадлежит, но и решает судьбу семьи Корчного. Он думает, что Анатолий мог влиять на дипломатию Игры, которая, в свою очередь, могла бы влиять на дипломатию державы, и его супругу Изабеллу и сына Игоря отпустили бы или выдворили из СССР. Виктор Львович верит, что было бы достаточно, если бы Анатолий сообщил кому-нибудь из «сильных» дипломатии Игры, что семья Корчного его нервирует, мешает ему в подготовке к матчу, - и Виктор, Изабелла и Игорь были бы вместе, как некогда, он думает, что Виктор Давыдович Батуринский, который руководит Анатолием и служит ему (в некоторых вопросах он слуга Анатолия, в других - господин), вместе с Анатолием держат ключи судьбы Изабеллы и Игоря, и поэтому с нескрываемой ненавистью называет их тюремщиками своей семьи.

Эмигранта волнуют вести, которые по тем или иным каналам доходят к нему из Ленинграда. Изабелла встревожена, Игорю не разрешают выехать в Израиль, и он скрывается где-то в подземелье, отказываясь в знак протеста служить в армии. Из Кельна и Цюриха, из Лондона и Тель-Авива, из Белграда и Пасадены, где бы он ни находился, Виктор Львович пишет и звонит тем, кто, он верит, может повлиять на судьбу его семьи, и горькими и опасными вызовами, заявлениями для печати пытается вынудить для своих какое-нибудь улучшение. Уезжая на Филиппины, в Цюрихском аэропорту он читает «Открытое письмо Леониду Брежневу» - это же делает и на первой пресс-конференции в Маниле. Его самый преданный секундант Стин отнесет это письмо и в советское посольство в Маниле, однако оно вернется оттуда безо всякого ответа.

Виктор Львович распространяет свои вызовы и на спутников Анатолия Карпова. Взбешенный тем, что экс-чемпион мира Михаил Таль, заслонившись аккредитацией журналиста, согласился тайно помогать Карпову, он размахивает на пресс-конференции статьей Таля и открыто называет его клеветником, требуя, чтобы тот подтвердил или отрекся от своего заявления о том, что он, Виктор Корчной, в белградском матче претендентов, играя с Борисом Спасским, вызывал скандалы, в то время, когда все знают, что это делал Спасский.

Все действия Эмигранта остаются без ответа, но разве забыл он превосходство дипломатии Игры, которая отвечает на вызовы когда хочет, если хочет и тем путем, который изберет».
«В АЭРОПОРТУ КЕННЕДИ МНЕ СООБЩИЛИ, ЧТО ОСВОБОЖДЕНИЕ МОЕЙ СЕМЬИ СОСТОЯЛОСЬ НЕ БЕЗ УЧАСТИЯ МАФИИ, И ПОТРЕБОВАЛИ СЕРЬЕЗНЫЕ ДЕНЬГИ - 40 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ»

- Вы действительно ради того, чтобы семья смогла к вам приехать, обращались за помощью к американской мафии?

Мафия это была не американская, а как раз русская: кое-какие знакомые, связанные с криминальным миром, у меня имелись - они и посоветовали попробовать. Встреча состоялась в одном из ресторанов в центре Нью-Йорка: крестный отец прибыл в сопровождении телохранителя и оказался примерно одного возраста со мной, одинакового телосложения, сто­про­центно русский, бесспорно, хорошо образованный.

Мы довольно дружелюбно беседовали, я рассказал о своих проблемах, спросил, чем бы они могли помочь, предложил деньги. Он ответил, что дело политическое, поэтому им вряд ли по силам, и деньги пока ни к чему. Расстались мы по-хорошему - об этом человеке, как потом я узнал, легенды, как о Робин Гуде, ходили…

Мою семью через три с лишним месяца освободили, и я сразу через знакомых мафию запросил - должен ли им что-нибудь? Мне ответили: ничего - отношения к этому они не имеют, а два года спустя, когда прилетел в Нью-Йорк, в аэропорту Кеннеди меня дожидались двое. Они сообщили, что освобождение моей семьи состоялось не без участия мафии, и потребовали с меня серьезные деньги - по-моему, 40 тысяч долларов. Естественно, такой суммы у меня не было, и я предложил им чек на восемь тысяч - больше банк все равно бы не оплатил. От чека они отказались, но обшарили меня с ног до головы и забрали все наличные - 1026 долларов: обобрали прямо до нитки! Признаться, эта история немного меня удивила, но, как выяснилось, к тому времени крестного отца, с которым тогда общался, уже не было - его убили, и на смену ему пришел какой-то другой главарь.

Ну и еще один гонец приезжал ко мне в Швейцарию через год - я предложил ему выписать чек на шесть тысяч, но он покачал головой: слишком мало. На том все и закончилось - возможно, опять крестный отец сменился…

- Все у них, как у людей…

Вот так (улыбается) было - все, что мог, сделал.

Я, Виктор Львович, задам вам очень простой и одновременно очень сложный вопрос: скажите, пожалуйста, Анатолий Карпов - великий шахматист?

Великими я бы назвал только Фишера и Каспарова, потому что все, чего Карпов добился, сделано с чьей-то помощью. И использованные им теоретические разработки принадлежали кому-то, и играл он со множеством советчиков, тогда как его личный вклад очень скуден. Вы задали вопрос, на который мне труднее всего ответить, потому что он сердце мое задевает, а сердце я защищать склонен, поэтому должен бы так ответить: ни в коем случае! - но говорю иначе: он быть ве­ликим не заслужил.

Михаил Ботвинник сказал в 1983 году: «Карпов сумел аккумулировать вокруг себя всю шахматную элиту страны, но сам он бесплоден, как стерилизованная самка» - вы с этим согласны?

Да, безус­лов­но. Потом против этой фразы ни много ни мало сам Горбачев выступил и да­же запретил Ботвиннику ездить, но я примерно то же самое думаю. Карпов сумел многое из того, на что люди смотрят, пожимая плечами, на пользу себе обратить.
«ПРЕТЕНДЕНТ - ТАКИ ДА!»

Я был подростком и хорошо помню, как, ког­да вы играли с ним матчи на первенство мира, вся бо­льшая советская страна жила буква­ль­но от партии к партии. Для большинства ваш соперник олицетворял великую Родину, тогда как Корчного обывате­ли считали отщепенцем, мерзавцем, пре­дателем (только небольшая горстка ин­теллигенции болела за вас), а официальные средства массовой информации упоминать вашу фамилию избегали и называли…

- …(Вместе) Претендент - таки да!

И вот сидят они: один -

герой народа,

Что пьет кефир в критический

момент,

Другой - злодей без имени и рода

С презрительною кличкой

Претендент…

Я только собирался вам это исполнить - вы меня опередили, а если это и впрямь написал Высоцкий, вряд ли он симпатизировал тому, кто «пьет кефир в критический момент»: в устах человека, предпочитающего куда более крепкие напитки, такая характеристика звучала оскорбительно (смеется): ведь не горiлка - кефир!

Из книги Браны Црнчевича «Эмигрант и игра».

«Его не ослепили, хотя он и сам человек с юмором, английские метафоры о плоде манго и маринованных яйцах куропатки - Корчной и тогда верил, как и сегодня верит, что лицо, включенное в свиту Карпова в качестве личного повара, - какой-нибудь крупный специалист по допинг-питанию, ибо до Анатолия ни один чемпион мира личного повара не имел.

«Никогда ни один чемпион мира не был так избалован, как этот», - говорил Виктор Львович и искал в этом какой-то смысл.

Уже в первых встречах с Анатолием на Филиппинах Виктор с необычной точностью отметил все перемены в противнике, отметил в своем чувствительном эмигрантском мозгу, как Анатолий при­чесывается и как современно, по-европейски, оде­вается, но бо­ль­ше всего удивили его ногти Анатолия.

«Они делают ему маникюр», - сказал он изумленно.

Англичане не поняли, в чем дело.

«Это первый парень из Златоуста, который от Советов получил маникюр», - объяснил им Виктор Львович.

Англичане опять не поняли.

По вниманию, которым осыпан Анатолий, Виктор Львович высчитывал степень не­нависти, которую сейчас к нему, эмигран­ту, питает его бывшая школа Игры. Он знал, что Анатолий получит все, и все-таки был изумлен и числом, и видом привилегий, которые Анатолию даны. Ни немка (Петра Лееверик - будущая жена Кор­ч­но­го. - Д. Г.), ни английское сопровождение Виктора Львовича не поняли этого страшного размера привилегий - от космонавта Севастьянова (вселенной) до земного маникюра Анатолиевых ногтей.

Виктор Львович не раз перечислял свиту Карпова, знал, кто они все и почему здесь находятся, - он чувствовал, что бывшее отечество дает ему знать, что оно здесь, целое, неделимое, и оно - против него! Его нервировало, что и Таль среди них, что один из экс-чемпионов мира (который и сейчас претендент на звание чемпиона) помогает теперешнему королю Игры, он волновался из-за Батуринского, кото­рый будет мучить его юридическими улов­ками и который у него уже отнял Швей­царию, с иронией говорил о карповских телохранителях и массажистах, переводчиках и врачах, и все-таки ничто так не заставляло его задумываться, как этот маникюр.

До сих пор ему маникюра не делали.

Никому не делали.

Что Эмигрант видел в ухоженных, поблескивающих ногтях Анатолия? Посетили ли его бессонницу старые, ленинградские, заботы? Может, за этими первыми наманикюренными ногтями одного из советских гроссмейстеров он видел дальнейшую судьбу Игоря и Изабеллы? Или к нему вернулись кошмарные ночи из московского матча с Анатолием, когда он был твердо уверен, что Карпова поддерживают все, а его никто.

Может, сейчас Анатолию дали все, от космоса до наманикюренных ногтей, уверенные, что этим они ему больше всего помогут, что именно этими поблескивающими ногтями он раздавит Эмигранта, как какую-то вредную букашку, и завершит эту, до сих пор победоносную, эмигрантскую историю?

Англичане пожимали плечами, пока Виктор Львович объяснял им смысл этого маникюра.

«Они дети, - сказал он, - они не знают, что в первой стране социализма значит получить маникюр!».

Он чувствовал, что Анатолию дали все, лишь бы он принес его содранную шкуру и распростер ее, еще свежую, перед ногами дипломатии Игры, как некогда татары бросали в ноги хану головы прославленных и ненавистных врагов.

Революция, - объяснял Виктор Львович, - маникюр съела. Нигде нет ни маникюра, ни дворян, ни помещиков, ни Чехова, ни вишневого сада - там в моде грубые, мужские, рабочие руки, человек с наманикюренными ногтями считается странным, немужественным.

Его мучило: почему именно Анатолий получил эту необычную привилегию? Этот маникюр, который в таком контрасте с надежным комсомольским воспитанием Анатолия. Это первый член ЦК комсомола, который делает маникюр, первый наманикюренный гроссмейстер СССР, первый парень из Златоуста, который успел обратить внимание на свои ногти.

Это поблескивание Анатолиевых ногтей уверяло Эмигранта, что Анатолий опаснее, чем он думал, что, как ни один король Игры до него, он поднялся высоко в иерархии дипломатии Игры, он - личность. Эмигрант вспоминал, как в бывшем отечестве он действительно никогда не обращал внимания на ногти, подрезал их, когда вырастали, - и все! Мужчины там бреются, стригутся, подрезают ногти, но особого значения этому не придают - детали не важны.

Лишь Петра обратила его внимание на то, что и за ногтями надо ухаживать, а этот дьявольский парень знает об этом и там.

Виктор Львович думает об Анатолии с каким-то острым, завистливым уважением. Превзошел их Толя, превзошел всех, даже немилосердную дипломатию Игры тоже.

Петросян был твердым и суровым королем Игры. Эмигрант вспоминает все тиграновские уловки, его армянскую хитрость и ум - это человек, по отношению к которому Виктор действительно был нетерпим. Тигран всегда старался умалить славу своих соперников, умел нарушить договор о разделе очков между советскими гроссмейстерами на каком-нибудь важном турнире за границей (убеждал других, чтобы с ним, Виктором, они играли, вопреки договору, на целое очко) и так домогался первого места и славы, которая его сопровождает. Он редактировал официальный журнал Игры «64» и действительно был силен, а могущественный Анатолий забрал у него все: и последнюю крошку влияния в дипломатии Игры, и личного биографа Александра Рошаля, и журнал «64» - все, до последнего!».
«Я УЖЕ СОБИРАЛСЯ СДАВАТЬ МАТЧ, КАК ВДРУГ В ДВЕРЬ ДВА АМЕРИКАНСКИХ ЙОГА СТУЧАТ: «МЫ ПРИШЛИ ВАМ ПОМОЧЬ». СТОИЛО ИМ ПОЯВИТЬСЯ В ЗАЛЕ И УСЕСТЬСЯ В ПОЗЕ ЛОТОСА, Я БЕЗНАДЕЖНУЮ ПАРТИЮ СПАС»

В Багио при счете 5:2 в пользу Карпова, когда, казалось бы, вам уже пора было выбрасывать белый флаг, вы вдруг стремительно выигрываете три партии подряд, сравниваете счет, и все замирают, потому что набранный вами темп и натиск дают надежду, что победа будет за вами. Почему вы соперника не дожали?

Я вам успел уже рассказать, что по этому поводу говорил Таль, - может, забыли?

- Допустим, но вы, Виктор Львович, этого же не знали…

Таль утверждал, что, если бы я выиграл, меня бы уже давным-давно в живых не было.

- Я понимаю, но вы же, не сомневаюсь, о победе мечтали?

Если не выиграл, то не нарочно - так получилось… Выходит, Господь Бог управлял мной таким образом, чтобы еще два-три десятка лет радовал любителей шахмат своим мастерством.

Гарри Каспаров говорил мне, что во время его многолетнего противостояния с Карповым в ход поединков вмешивались приглашенные соперником парапсихологи и гипнотизеры - в частности, прозвучала фамилия доктора медицинских наук Владимира Петровича Зухаря. Во время ваших матчей с Карповым в Багио и Мерано люди со сверхвозможностями против вас работали?

Каспаров очень тонко поставил вопрос и еще тоньше дал на него ответ, поскольку на него тоже люди работали…

- Тофик Дадашев, да?

Браво! - и не он один. К сотрудничеству привлекали специалистов, в том числе из других стран, а история с Зухарем - начало попыток советских властей использовать парапсихологию в нужных целях. В научно-исследовательском институте, где Зухарь работал, где-то в Дубне, в коридоре висел лозунг: «Поможем Карпову остаться чемпионом мира!» - это тоже было.

- Вы ощущали, что Зухарь как-то на вас воздействует?

Во-первых, он всегда перед началом партии настраивал Карпова как гипнотизер - это понятно, а потом старался так расположиться, чтобы я его видел. Он не подходил ко мне, ничего не говорил, но всегда…

- …сидел в зале…

- …причем на одном месте и неотрывно смотрел в мою сторону. Это, впрочем, было не Бог весть что, а потом, на 19-й и 20-й партиях, появились два йога. Это были американцы, которые узнали о моих проблемах - я уже собирался сдавать матч, как вдруг они в дверь стучат: «Мы пришли вам помочь» - кстати, безвозмездно. Я удивился: ну, как помочь? - а они сразу взялись за дело, и в группе поддержки Карпова это почувствовали… Стоило этим йогам появиться в зале и усесться в позе лотоса, как Зухарь (он, по-видимому, их ученик) закрыл платком лицо и вскоре ушел, а я какую-то безнадежную партию спас.

Удивительные происходили вещи, а ведь мои добровольные помощники ничего в шахматах не понимали. Помню, у меня позиция была абсолютно проигранная, и один из них спрашивает у одного из членов моей команды: «Ну как он?». Тот вздохнул: «Не выдержит. Проиграл», а йог ему: «Сделает ничью» - и я таки сделал ничью, как было велено. Подумать только - что это (смеется)?

Из книги Браны Црнчевича «Эмигрант и игра».

«Усталые глаза Виктора Львовича, и рука, и душа…

Лагерница (отсидевшая 10 лет в советс­ких лагерях Петра Лееверик. - Д. Г. ) дает Эмигранту кусок хлеба, помазанный икрой, и своим напряженным взглядом поднимает его безвольную руку к безвольным устам. 17 раз вставал Эмигрант из своего заграничного гроба и играл в шахматы с Анатолием Карповым, то есть с отечеством. Сейчас, в решающих партиях, 4:1 в пользу Анатолия и отечества, и журналисты здесь, в роскошном отеле «Манила», крутятся около стола Виктора Львовича, чтобы хотя бы тайком снять его отчаяние за завтраком. Хотят перехватить его взгляд, хотят видеть, какой он уже мертвый!

«Как только мы прибыли в Манилу, и Петра, и я почувствовали, что будет плохо. Мы были приглашены на званый ужин, нас должны были принять в восемь вечера, и вдруг мы заметили, что нас возят вокруг. Мы начали узнавать улицы, мы уже ехали и по этой улице, и по той, и по той, видели этот отель, и этот, и этот… На ужин мы прибыли с опозданием в 50 минут и поняли, что он, Малыш, был позван первым. Петра сказала, что, как опытная Лагерница, она почувствовала в этом доме запах их душ. Я не такой чувствительный, как Петра, но еще хорошо вижу! - на столах были остатки еды, грязные тарелки и бокалы. Я понял, что нас возили вокруг, пока более важные гости не уедут, понял, что рассказы Кампоманеса об одинаковых условиях - чепуха. О, знаю я этот сорт равенства: я равен Малышу, но он не равен мне, и так нас возили вокруг, и еще нас возят вокруг, и никогда я из этого круга не выйду», - завершает свой монолог Эмигрант.

Лагерница внимательно слушала Виктора Львовича и подтвердила, что почувствовала в этом доме запах их душ.

«И тогда я, - признается Виктор Львович, - ощутил какое-то удивительное равнодушие: удивляюсь своему равнодушию и боюсь его».

«Завтра мы посетим профессора Булатао, - говорит Лагерница с каким-то странным блеском в глазах, - хочешь с нами к профессору Булатао?» - спрашивает она меня.

Говорю, что хочу.

Священник ордена иезуитов и профессор на кафедре психологии Манильского университета доктор Хеймо Булатао вмешан в историю Игры благодаря Кампоманесу. Частые жалобы Виктора Львовича на парапсихологическое влияние доктора Зухаря заставили Кампоманеса раздобыть компетентное мнение о возможностях воздействия Зухаря на Виктора Корчного.

Лагерница, как член Жюри, знала ответы, которые на вопросы Кампоманеса дал доктор Булатао, и считала, что дополнительный разговор с манильским профессором и священником может быть Виктору Львовичу полезен.

Панталоны, скрывавшие явно выпуклые худые колени, красивые длинные, все время скрещенные, руки, честный и ясный взгляд и улыбка понимания - все, что вижу, свидетельствует о том, что профессор Булатао имеет серьезные намерения помирить небо и землю. Он слушает нервную исповедь Виктора Львовича, прерываемую частыми вставками госпожи Лееверик, которая боится, что что-нибудь существенное тот пропустит, и кивает головой, как человек, который все это понимает.

«Понимаю, - говорит профессор Булатао, - самое важное, чтобы вы успокоились, а этому можно научиться».

«Да, - говорит он озабоченной Лагернице, - я помогу вам успокоиться».

Виктора Львовича этот разговор необычно успокоил.

Удивительная эта сцена: священник открыл в душе Виктора Львовича злых духов, профессор заметил эмоциональную встревоженность, и теперь, одновременно, священник изгоняет злых духов из души Виктора Львовича, а врач говорит ему, чтобы он успокоился. Священник верит, что злые духи существуют, врач считает, что их нет, а я чувс­т­вую: и то, и другое верно, и есть они, и нет, мы существуем и не существуем одновременно, подобно тому как, живя, умираем.

Профессор Булатао назначил Эмигранту новый сеанс, проводил нас до ворот и помахал обеими руками: рукой священника и рукой врача - земля и небо в одном человеке.

Лагерница сияла, как червонец, - она нашла, наконец, Виктору Львовичу хорошего чародея, которому можно верить. Профессор Булатао дал Эмигранту самый лучший совет - сказал ему, чтобы он успокоился. Это говорили ему и другие, но никто, как профессор Булатао, не обещал, что научит его, как это спокойствие получить и сохранить.

Уже из-за этого стоило приехать в Манилу».
«ВЫ СПРАШИВАЕТЕ, ПОЧЕМУ Я НЕ ВЫИГРАЛ У КАРПОВА. ЛЕГЧЕ ВСЕГО СКАЗАТЬ: БРЕЖНЕВ НЕ ПОЗВОЛИЛ»

- У шахматистов психика вообще очень подвижная - правда?

Возможно, это их недостаток, а возможно, те из коллег, кто умеет своей психикой управлять, имеют колоссальное преимущество.

- Вы впечатлительным были?

Это вы сами должны сказать - вот мы уже целый час общаемся: я впечатлительный (смеется)?

На месте Карпова я бы, наверное, ваших секундантов, советчиков и соратников попытался бы подкупить - прибегал ли кто-нибудь из гроссмейстеров к таким неблаговидным методам?

А вот как раз Карпов в матчах с Каспаровым это делал. Предложил 100 тысяч (не знаю, в какой валюте, поэтому говорю рублей), а также московскую прописку его помощнику Иосифу Дорфману за предательс­т­во Каспарова (и 200 тысяч посулил якобы Михаилу Гуревичу, который входил в ко­манду соперника), а потом установлено было, что Евгений Владимиров, тренер Гар­ри, тоже работал на Карпова…

- …и Рафаэля Ваганяна, говорят, он подкупить пытался…

Ну что с этим делать? И главное, Карпов за это не извинялся никогда - ни-ког-да!

Прошло много лет, но вы все равно, я думаю, постоянно задаете себе вопрос: почему, сидя в трех матчах претендентов напротив Карпова, вы так и не смогли хотя бы один выиграть? Как думаете, почему не сложилось?

Потому что мощнейшим оружием в каждом из тех матчей был Советский Союз - тогда он еще был силен, и ни на минуту, пока я играл, не ослабил давление. Что еще можно добавить? Вы спрашиваете, почему я не выиграл. Легче всего сказать: Брежнев не позволил, но тогда вспоминаешь, как Каспаров играл. Ему очень тяжело пришлось, но первый матч, который на рекордные 159 дней затянулся и решением ФИДЕ был прерван, Гарри выдержал и потом все-таки выиграл и стал чемпионом.

- Перестройка, поддержка Гейдара Алиева - ситуация там немножко другая…

Хорошо, Алиева вспоминать не будем.

- Было еще покровительство Александра Яковлева…

Нет, дело не в этом: у юного Каспарова была энергия, которой не хватало мне, поскольку я на 20 лет старше Карпова и на 32 - Каспарова. Трудно энергию мне удерживать - это главная причина, но в себе, в своем характере я также другие отыскал недостатки, преодолеть и исправить которые так и не смог. Они-то и не позволили мне важнейшие матчи выиграть и стать чемпионом мира - например, у меня плохой, неряшливый почерк. Из-за этого в самом начале моего шахматного пути около 600 партий, которые я так записал, что никто их не мог разобрать, пропало - 600 партий! (Вздыхает). Вон Михаил Таль вроде неряшливый в жизни был, а партии свои на двух бланках писал. Елки-палки! - чемпионом всего-то один год был, а так вот умел.

Еще один недостаток вспомнил… Вот я был никто - начинающий, если не ошибаюсь, кандидат в мастера, и ведущий шахматист Питера Александр Толуш сказал: «Дайте Корчного мне - я из него сделаю мастера». «Сам стану», - ответил я, и действительно, через некоторое время им стал, но потом посмотрел, как изменился в лучшую сторону стиль Спасского, когда его взял Толуш.

- Более того, Борис Васильевич титул чемпиона мира завоевал…

И это то, что я потерял, на чем темп утратил. И еще одна такая же, по сути, история. 60-й год, я - чемпион СССР, и во время матча Москва - Ленинград на первой доске обыгрываю Ботвинника со счетом 1,5:0,5. Он уже не чемпион мира, поскольку в тот момент уступил Талю, но как раз ему предстоит матч-реванш, и через своих людей он предлагает мне поработать в его лагере, помочь к матчу с Талем готовиться. Между тем и Таль через своих помощников приглашает меня присоединиться к его лагерю. «Как это так? - думаю. - Я сам собираюсь за звание чемпиона мира бороться - зачем же подсматривать, как играют они?», - и отказал обоим, а в наши дни Владимир Крамник поработал с Каспаровым, посмотрел: неплохо, и когда получил возможность, Каспарова обыграл. Такие вот люди! - а мне этой готовности какими-то принципами пожертвовать не хватило.

- Чувство досады из-за того, что чемпионом мира так и не стали, испытываете?

По-видимому, я выступаю так из-за того, что у меня есть неприятный осадок, но мне не хватило каких-то душевных качеств.

Из книги Браны Црнчевича «Эмигрант и игра».

«Для отечества Виктор Львович Корчной мертв, но шахматы ведь спорт… В спорт не надо было бы политику вмешивать, поэтому Виктор Львович, с одной стороны, мертв, а с другой - жив. Отечество, если не хочет предоставить ему место чемпиона мира по шахматам, вынуждено играть в шахматы с ним, презренным, совсем мертвым эмигрантом и совсем живым спортсменом. Так Эмигрант встает перед бывшими земляками из своего большого заграничного гроба (не всегда - только по вторникам, четвергам и субботам и в дни, когда продолжается отложенная партия) и садится за стол с Анатолием, который является отечеством, - Виктор Львович, мертвый, играет в шахматы со своей бывшей страной. Провожаемый презрительными взглядами бывших своих земляков Эмигрант возвращается в свой огромный заграничный гроб, в котором он для отечества мертв, а для себя еще жив.

Итак, Виктор Львович Корчной одновременно и есть, и его нет, что смущает и его, и Анатолия. И Анатолию нелегко играть в шахматы с человеком, которого то нет, то он есть, - Анатолию трудно играть с вампиром, который хочет победить и его, самого живого, и отечество.

Эмигрант бросает взгляд на своих бывших земляков и в их глазах видит, что он мертв, но бросает взгляд на Лагерницу и в ее глазах, которые только из-за него так блестят, видит, что жив, что он самый живой!».
«В БАГИО ПРИ СЧЕТЕ 5:5 КАРПОВ В ТЯЖЕЛЕЙШЕМ МОРАЛЬНОМ СОСТОЯНИИ ПРЕБЫВАЛ И ПОРУЧИЛ СВОЕМУ ЧЕЛОВЕКУ КУПИТЬ НА СВОИ ДЕНЬГИ ВИЛЛУ В АМЕРИКЕ. ЗА 180 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ ОНА БЫЛА ПРИОБРЕТЕНА…»

По мотивам вашего драматичного матча с Карповым в Багио мужская половина группы «АВВА» (на тот момент самой популярной в мире) написала мюзикл «Шахматы» - вообще, тогда это противостояние было у всех на слуху, но, вы знаете, Анатолий Карпов признался мне в интервью, что именно он дал по­ручительство на ваш выезд для учас­тия в международном турнире, которое никто не хотел под­писывать (что ин­тересно, вы не вер­нулись в СССР во время второй по­ез­д­ки в Гол­лан­дию, ког­­да по­ру­чи­те­­ль­с­т­во то уже не дей­с­­т­во­ва­ло). Вы же вообще, я знаю, дружили, общались семьями, и вот что дословно сказал мне Анатолий Карпов: «Мы знакомы давно - еще с сеанса одновременной игры в Челябинске, куда Корчной приезжал на гастроли и где я, тогда школьник, сыграл с ним вничью. В начале карьеры Виктор Львович вообще меня здорово выручил… В 60-х годах мой тренер Семен Абрамович Фурман помогал Корчному готовиться к претендентским матчам, и хотя потом по разным причинам они разошлись, жены их до последних дней жизни Беллы Корчной были близкими подругами.

Собственно, благодаря Белле я перевелся с мехмата Московского университета на экономический факультет Ленинградского университета. Узнав о моих проблемах, она подключила мужа, а тот обратился к приятелю Сергею Борисовичу Лаврову - замечательнейшему человеку, который в то время был секретарем парткома ЛГУ». Также Кар­пов ходатайствовал перед советским руководством, чтобы вашу семью отпустили на Запад, и именно благодаря ему ваши жена и сын перебрались в Швейцарию. По слухам, Карпов поступил так потому, что сам хотел эмигрировать из СССР…

Нет, и тут вообще много чего наворочено. Карпов действительно обратился перед каким-то важным соревнованием к руководству страны с просьбой мою семью отпустить, а ему показали шиш, сказали, чтоб сам играл, - такое действительно было, а насчет того, собирался ли Карпов эмигрировать… Мне только известно, что при счете 5:5 в Багио он в тяжелейшем моральном состоянии пребывал и поручил своему человеку, немцу по национальности, купить на свои деньги виллу в Америке. Она была приобретена за 180 тысяч долларов, другое дело, что решающую партию Карпову удалось выиграть и оставаться за границей уже не пришлось, но, когда он вернулся и получил орден, стоило бы вспомнить о штатовской вилле - купленной, да так и не востребованной.

- Вы знали, что, вручая ему орден, Брежнев сказал: «Взял корону - держи!»?

Молодец Брежнев!

- Карпов в беседе со мной уверял, что сегодня у вас нормальные человеческие отношения, - это правда?

Нет, это не может быть правдой. Я не понимаю, о чем он говорит, - вероятно, на другом языке изъясняется, мысли у него вертятся по-другому. Мне было хорошо с Борисом Спасским общаться: мы с ним когда-то жили в одном городе и понимаем друг друга, хотя спорить можем непримиримо. Например, по убеждениям он монархист - то есть считает, что России царь нужен: я взгляды его не разделяю, предс­тав­ляю, как говорит он, как думает, и спо­со­бен ему отвечать, а с Карповым (пожима­ет плечами) человеческого разговора у нас быть не может - мы слишком разные. Мо­жет, потому, что к разным принадлежим по­колениям…

- На турнирах сегодня вы с ним общаетесь?

Язык у нас дипломатический - это значит, парой слов обменяться можем. Даже играли как-то в одной команде на клубном первенстве мира, но говорить о чем-то еще - нет, исключено.

- Руку при встрече друг другу жмете?

- Интересуетесь, как дела, впечатлениями о погоде обмениваетесь?

Ни в коем случае!

- Мне рассказывали, что в шахматных кругах у Карпова было прозвище Гаденыш…

Да, это правда - с детских лет ровесники приметили кое-что и назвали его правильно (смеется).

- Обида на более удачливого соперника у вас осталась?

Нет, я крещен в католичестве, и держать 30 лет камень за пазухой мне не подобает - это не религиозно.

- Сейчас вы бы еще с ним сыграли?

Исключено. Кстати, это очень коммерчески выгодный и актуальный вопрос, потому что в разных регионах мира говорят: вот бы встречу Корчной - Карпов устроить, но я отказываюсь.

- Почему?

Во-первых, у меня ощущение, что он с тех пор как-то настроился на меня и читает мои мысли - понимаю, что вам это слышать странно, но я пока довольно серьезные говорил вещи?

- Ну да…

И вдруг меня переклинило?

- Да…

Нет! (Смеется). Во время второго, последнего моего матча с Карповым в итальянском Мерано - если помните, он в мюзикле вспоминается - происходило что-то невероятное: засилье советских по всем пунктам абсолютно. Карпов выиграл у меня 6:2, а чуть ли не на следующий год руководитель моей группы швейцарский адвокат Албан Бродбек стал его ответственным представителем - юридическим и финансовым - в Западной Европе, а затем и возглавил команду Карпова. Это невозможно! - меня окружали со всех сторон. С тех пор и пошло, а теперь, как хотите, - читает Карпов мои мысли или нет, но я сказал: больше с ним не играю.

- Во время матчей с Карповым Комитета госбезопасности вы боялись?

Хм, а кто же его не боялся? Разве на вас тогда страх КГБ не наводил?

- Маленький был и об этом как-то не думал…

Ну хорошо: вроде бы у нас какая-то команда была, которая от всяческих неприятностей защищала, правда, потом кто-то из них мою Библию на русском языке ук­рал, но все равно этим специалистам мы до­веряли, поэтому не очень-то опасались, а вообще, боязнь КГБ была всеобщей.

- Говорят, на вас до сих пор КГБ страх наводит, - это так?

Спросите у тех, кто говорит: мне слож­но на этот вопрос отвечать.
«ОТ ЭПИТЕТА «ВЕЛИКИЙ» Я ОТБИВАЮСЬ»

Советский гроссмейстер Марк Тай­манов (во-первых, он как пианист искусный известен, а во-вторых, своим проигрышем Фишеру со счетом 0:6 в четвертьфинальном матче претендентов, за который нещадно советской прессой был бит) писал: «Виктор Корчной искрометным талантом не отличался, а всего добивался кропотливой и напряженной работой» - он прав?

Да, я с ним согласен - более того, как-то, когда у меня свободное время выдалось, просматривал свои старые партии, сыгранные, когда только поднимался, - например, в 1947 году (я тогда стал чемпионом СССР среди юношей)… «Боже мой! - подумал, - я бы этого парня в шахматный клуб не пустил».

- Какие черты характера позволили вам стать великим шахматистом современности?

Очень сильные слова вы говорите, но от эпитета «великий» я отбиваюсь.

Ну а разве можно гроссмейстера, который фактически трижды в финальных матчах претендентов на звание чемпиона мира участвовал, не считать великим? Извините…

Ну, ладно, неважно. Какие черты характера? По-видимому, колоссальная любовь к шахматам и на этой почве такая же работоспособность, идущая от желания свой талант развивать.

- Шахматным гением себя вы считаете?

- Твердо это говорите?

Ну, раз уж я отказался от слова «великий», то от слова «гений» - тем более.

Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Спасский - кто из этих советских чемпионов мира до Карпова был самым гениальным, великим, талантливым - как угодно?

О каждом из них можно сказать: он умел то, что не удавалось другим.

- И все же кто, по-вашему, из этой великолепной пятерки самый-самый, кто номер один?

Я бы назвал Петросяна и Спасского.

- Все-таки Петросяна? При таких отношениях с ним? По-моему, вы не злой человек…

Знаете, я вдруг открыл для себя, что Тигран Петросян, который выгонял меня изо всех сил из Советского Союза, когда достиг своей цели, не смог этого пережить. По национальности он армянин…

- …и ваша первая жена тоже армянка…

- …но родился в Тбилиси (что-то уже ненормальное), потом переехал в Армению, но не задержался и там. Чтобы стать большим шахматистом, надо было жить в Москве, и Петросян перебрался туда, несмотря на то, что знал только грузинский и армянский языки… и ничего больше. Потом развил в себе талант, научился прекрасно говорить по-русски и вроде бы по-английски объяснялся неплохо.

Видимо, так было нужно… Когда я за границей остался, Бог так распорядился, что по жеребьевке первый матч мне выпало играть с Петросяном. Он приехал во все­оружии: с ним Геллер, Авербах, Зайцев, жена, а у меня кто? Никого я вокруг не знал, но в какой-то момент случилось что-то невероятное - соперник легко у меня выигрывал, и вдруг какие-то два удивительно слабых хода и… он проиграл партию. Отыграться ему я не дал и в матче том победил, а через три года та же ситуация, и снова Петросян играл со мной - Богу так было угодно. На этот раз, правда, у него было меньше сопровождающих…

- …но опять он проиграл…

Сейчас, сейчас… Матч проходил в Австрии, главным судьей там был Гарри Голомбек - английский мастер и большой мой болельщик. Он считал, что в шести партиях позиция у меня была безнадежная, но в итоге я две выиграл и свел остальные вничью. Боже мой! - Петросян настолько меня превосходил, но играть со мною уже не мог, и, естественно, когда я все это просчитал и прочувствовал, решил: он был большой шахматист (смеется).

…В 1984 году, перед самой смертью, на международном турнире в Таллинне Петросян подошел к журналисту Александру Геллеру из Ленинграда и через него передал извинения за все зло, которое в жизни мне причинил. Именно поэтому я согласился сыграть на турнире памяти Петросяна в 2004 году, куда меня приглашал Каспаров, но в последний момент любимый сын Петросяна Вартан участвовать мне запретил.

Родился в Ленинграде в польско-еврейской семье. Родители Корчного разошлись вскоре после его рождения и он остался жить с отцом. В подростковом возрасте пережил блокаду. После гибели отца на фронте его воспитанием занималась мачеха. Какими-то выдающимися дарованиями в детстве не отличался, но выделялся упорством и настойчивостью, благодаря которым добивался успеха. По окончании 203-й мужской школы имени А. С. Грибоедова поступил на исторический факультет Ленинградского университета, обучение на котором успешно завершил.

В 1944 году, в возрасте 13 лет, начал заниматься в кружках Дворца пионеров - литературном, музыкальном и шахматном. В литературном оказался непригоден для выступлений из-за дефекта речи, в музыкальном - не смог заниматься из-за отсутствия личного фортепиано для занятий. Тем не менее любовь к стихам и музыке сохранил до сих пор. В шахматном кружке проявил себя способным и быстро растущим игроком: уже в 1947 году стал чемпионом СССР среди школьников. В 1956 году (в 25 лет) получил звание гроссмейстера, в 1960 году впервые выиграл первенство СССР.

С детства отличался прямотой суждений, обострённым чувством справедливости. В юности отказался заниматься у гроссмейстера А. Толуша, одного из сильнейших игроков СССР, полагая это изменой своему первому тренеру, кандидату в мастера В. Заку. Позднее, выиграв чемпионат СССР, получил приглашения от обеих команд, занимавшихся подготовкой к матчу-реваншу на первенство мира между М. Талем и М. Ботвинником в 1961 году, но отверг оба предложения, полагая неэтичным столь близко знакомиться с подготовкой своих будущих потенциальных соперников.

Является четырёхкратным чемпионом СССР по шахматам (1960, 1962, 1964, 1970), двукратным победителем межзональных турниров (1973, 1987) и матчей претендентов (1977, 1980) и пятикратным чемпионом Европы. Он дважды (1978, 1981) участвовал в финальных матчах за звание чемпиона мира по шахматам (с Анатолием Карповым), а также в финальном матче претендентов 1974 (с ним же). В составе советской сборной Корчной становился победителем Шахматной олимпиады шесть раз.

Заслуженный мастер спорта СССР (1960; снято в 1976 г.).

Победитель около ста международных турниров. Дважды принимал участие в матчах сборных СССР и мира. В матче 1970 года выступал за сборную СССР. В матче 1984 года играл за сборную мира.

Отказался возвращаться в СССР с турнира в Амстердаме (лето 1976), поселился в Швейцарии и получил (в 1994 году) швейцарское гражданство, выступает на международных соревнованиях за эту страну. В составе сборной Швейцарии десять раз участвовал в Шахматной олимпиаде. Наивысшее достижение швейцарской команды с участием Корчного - 6-е место.

На сегодняшний день Корчной является старейшим играющим гроссмейстером в мире. Многие считают Корчного сильнейшим игроком, который так и не стал чемпионом мира (другая кандидатура - Пауль Керес). Живёт в Швейцарии, продолжает активно участвовать в соревнованиях. В августе 2011 года, в возрасте 80 лет, выиграл ветеранский турнир в честь 100-летия М. М. Ботвинника.

Он был четырехкратным чемпионом Советского Союза, победителем двух межзональных турниров на первенство мира, дважды побеждал в матчах претендентов, сыграл три матча с Анатолием Карповым за звание чемпиона мира по шахматам.

С собой он привез свою новую книгу «Мои 55 побед белыми», являющуюся первой частью двухтомника, в котором собраны лучшие партии шахматиста. Второй том выйдет в свет уже в ближайшее время.

Несмотря на довольно напряженный график своего пребывания в Москве (гроссмейстер прилетел лишь на пару дней) он все же нашел время, чтобы встретиться со своими поклонниками и просто любителями шахмат. Эта встреча состоялась 30 марта в помещении Московского еврейского общинного центра.

Виктор Львович Корчной родился 23 марта 1931 года в Ленинграде. Окончил исторический факультет Ленинградского университета. Он был четырехкратным чемпионом Советского Союза, победителем двух межзональных турниров на первенство мира, дважды побеждал в матчах претендентов, сыграл три матча с Анатолием Карповым за звание чемпиона мира по шахматам. В командных соревнованиях Виктор Корчной в составе советской сборной шесть раз становился чемпионом Всемирных шахматных Олимпиад и пять - чемпионом Европы. Всего на его счету свыше семидесяти побед в крупных международных соревнованиях. Из-за устроенной против него травли в 1976 году Корчной покинул СССР. Найдя в себе силы и мужество практически в одиночку бороться за мировую корону с более молодым Карповым (а в его лице - и со всей советской государственной машиной), Корчной приобрел огромную популярность на Западе. Сегодня Виктор Львович живет в Швейцарии и является гражданином этого государства.

Во вторник на вечере в МЕОЦ он рассказал о себе и ответил на вопросы зрителей.

Недавно я завершил работу над автобиографической книгой. Пересказывать ее нет смысла, но некоторые ключевые моменты я бы все же выделил… В 70-х годах в СССР появился шахматист Карпов. Конечно, он был более угоден властям, нежели Корчной. После того, как я обыграл его в 19 ходов, власти начали меня травить. В ноябре 1974 года я понял, что этой стране я уже не нужен и должен убежать. Оставалось только дождаться возможности. И такая возможность представилась. В то время Карпов как раз стал чемпионом мира, и, чтобы продемонстрировать миру, что он обошел не кого-нибудь, а серьезных соперников, было решено отправить меня на международный турнир. Так я оказался в Голландии. Именно там я дал довольно откровенное интервью одной западной газете, после чего возвращаться мне уже было нельзя, и я попросил политического убежища. Хочу подчеркнуть, что в СССР я не был диссидентом. Я был законопослушным гражданином. Но после того, как я остался на Западе, они навязали мне и моей семье настоящую войну. В отличие от Солженицина и Ростроповича, о которых в СССР могли умалчивать, я все же заставил советскую прессу вспоминать меня. Им просто пришлось писать обо мне, когда я обыгрывал Петросяна, Полугаевского, Спасского.

- Правда ли, что во время поединков за звание чемпиона мира с Карповым советской стороной на вас оказывалось психологическое воздействие?

Безусловно. К примеру, в Рим Карпов приехал с целой командой помощников - человек семьдесят. Среди них были и парапсихологи, которые были прикреплены к людям из моего штаба. Потом эти люди рассказывали, что на них оказывалось влияние.

- Почему вы не возвращаетесь в Россию?

В Европе средняя продолжительность жизни на 10–20 лет выше, чем в России. Уехав на Запад, я, таким образом, продлил себе жизнь на десяток лет. Все мои сверстники в России, с которыми я общался раньше, уже ушли из жизни. И когда я сюда приезжаю, мне уже не с кем словом обмолвиться. Вы что, хотите, чтобы я тоже умолк навеки?

- Согласились ли бы вы сейчас провести матч с Бобби Фишером?

Еще в 1962 году один шведский врач-психиатр сказал мне, что Фишер не совсем здоров. Да и сам Фишер в начале 90-х как-то заявил, что все партии между Корчным, Карповым и Каспаровым расписаны. Но я вот уже несколько десятилетий не играл расписанные партии. А еще Фишера как-то спросили, как он относится к антисемитизму. Так он ответил, что против арабов он ничего не имеет. Я не могу играть с таким человеком! Я не могу играть с человеком, которого я не уважаю.

- Почему, на ваш взгляд, Каспаров иногда играет неубедительно?

Если человек ищет новые идеи, он вынужден страдать. Отсюда порой и невыразительные партии.

- Как вы оцениваете сегодняшнюю систему определения чемпиона мира по шахматам?

Я считаю, что нет ничего плохого в том, что существуют несколько чемпионов мира. Пусть они только не ругаются между собой, а ищут общую платформу, чтобы выяснять свои отношения за шахматной доской.

- Кто, по-вашему, является сегодня самым перспективным и самым сильным шахматистом в мире?

Не вижу людей, которые могли бы обыграть Каспарова. И самый сильный шахматист мира - это Каспаров. Но при этом чемпионом мира я считаю Крамника. Так бывает…

- Почему в Израиле шахматы не на первых ролях?

Шахматы не приносят таких доходов, как, скажем, футбол. Они не дают такой финансовой отдачи. Потому нет и людей, которые бы вкладывали свои средства в развитие шахмат.

- Как вы относитесь к компьютерным шахматам?

Человек уже не может противостоять компьютеру. И я в этом вопросе пессимист.

В тот же день Виктор Львович Корчной встретился и с главным раввином России Берлом Лазаром. В ходе беседы р. Берл Лазар подчеркнул, что принимать в гостях такого выдающегося шахматиста, как Виктор Корчной, является для московской еврейской общины большой честью.

Личные соревнования Виктора Корчного

Участник матчей на первенство мира 1978 и 1981 гг.

Победитель матчей претендентов на первенство мира 1977–1978 и 1980 гг.

Участник турниров претендентов 1963 и 1985 гг. и матчей претендентов 1968, 1971, 1973–1974, 1983, 1988 и 1991 гг.

Победитель межзональных турниров на первенство мира 1973 и 1987 гг.

Участник межзональных турниров 1962, 1967, 1990 и 1993 годов.

Участник чемпионатов мира ФИДЕ 1997 и 1999 гг.

Чемпион СССР 1960, 1962, 1964, 1970 гг.

Призер чемпионатов СССР 1954, 1961, 1966 и 1973 гг.

Чемпион СССР среди юношей 1947 и 1948 гг.

Чемпион Ленинграда 1955, 1957 и 1964 гг.

Призер чемпионата РСФСР 1958 г.

Чемпион Швейцарии 1982 г.

Одержал свыше семидесяти побед в крупных международных соревнованиях.

Командные соревнования Виктора Корчного:

Чемпион Всемирных шахматных Олимпиад 1960, 1966, 1968, 1970, 1972 и 1974 гг.

Чемпион Европы 1957, 1961, 1965, 1970 и 1973 годов.

Участник «Матчей века» СССР – сборная мира 1970 г. (играл за СССР) и 1984 г. (играл за сборную мира)

Победитель Первенства мира среди студентов 1956 г., серебряный призер - в 1954 г.

Чемпион СССР 1953, 1960 и 1962 гг., серебряный призер 1955 и 1958 г. в составе сборной Ленинграда

Серебряный призер Спартакиады народов СССР 1959 г., бронзовый призер 1975 г. в составе сборной Ленинграда

Чемпион России 2000 г. в составе команды города Санкт-Петербурга

Серебряный призер Кубка европейских клубов 2000 г. в составе команды Санкт-Петербурга

Чемпион СССР среди юношей 1949 г. в составе сборной Ленинграда

Не раз успешно возглавлял сборную Швейцарии на Всемирных шахматных Олимпиадах, командных чемпионатах мира и Европы.

Уже неаккуратность. Правильно, конечно,

По мнению современной теории, после у белых отличная компенсация за пешку. Но полвека тому назад отдать пешку с4 не решались...

А теперь, уже на четвертом ходу черные полностью уравняли игру.

Полезно защитить от размена коня, оберегающего поле d5.

Резкий ход. Но играть без пешечного центра (да еще белыми!) - неприятно. Хочется иметь опорные пункты в центре.

Интересное решение. выглядит, конечно, агрессивнее. И шансы черных в такой игре ничуть не хуже. Вероятно, у белых вскоре возникли бы проблемы с защитой пешки с5. Но Ботвинник предпочитает "сушить" игру, не без основания считая, что в простом положении он легче переиграет неопытного противника.

Совсем равное положение. Через несколько ходов противники согласятся на ничью? Нет, не эти противники!

Почему бы не пойти конем на d5 и посмотреть, что будет дальше? Но где-то я читал, что в закрытом положении кони сильнее слонов. И еще...я с увлечением читал книги А. Нимцовича.

Только что была равная позиция, и вот уже у черных очевидный перевес - защищенная проходная в центре и два слона. Закрытая позиция? Ничего, она рано или поздно вскроется. Не читайте, дети, на ночь ни страшные сказки, ни Нимцовича!

Вот так, по Нимцовичу - конь должен блокировать проходную пешку противника. Там, на d3 он стоит хорошо. Единственное, чего Нимцович не объясняет обучающемуся, - что стойка эта все-таки оборонительная...

За последние несколько ходов белые перевели коня с с3 на а3. Неужели на 10-м ходу им следовало пойти конем на а3?!

Хотелось бы поставить несколько восклицательных знаков к этому ходу. Почему? Да это начало стратегического плана, цель которого - лишить белых всякой активной игры! Черные не опасаются инициативы противника на ферзевом фланге. Вот если бы белым удалось взорвать построение черных в центре путем f2-f4, то это было бы неприятно. Но тогда будет ослаблено поле е3, туда устремится черный конь. Однако, нужно разменять белую пешку h, чтобы обеспечить его вторжение. Ясно? Я, признаться, за доской не понял глубины маневра h5-h4-hg. А вот лет через 10 я ввел эту идею в свой боевой арсенал...

Ботвинник ведет партию в спокойной, неторопливой манере. От Таля или Геллера можно было ожидать здесь начала акций на королевском фланге после или

Сегодня я, конечно, предпочел бы и если то - не останавливаясь перед жертвами, изменить ситуацию на доске, заставить соперника разменять какого-нибудь слона, чтобы отвратить черных от проведения их железного плана...

Конечно, не с неясными осложнениями.

Если то (не и белые спасаются) как и в партии, с солидным перевесом у черных.

У черных - подавляющий перевес. Не будь сильнейшего цейтнота у меня и некоторых проблем со временем у Ботвинника - оба фактора, бесспорно, действовали на нервы чемпиону мира, - то игры оставалось на несколько ходов.

Белые пока что защищаются от хода на что последует контрудар

Упорнее было чтобы при случае разменяться на е5. Как и раньше, можно было парировать:

Здесь возможно было и если то с выигрышем.

А сейчас неплохо было забирая качество.

Положение белых совершенно проиграно. На сильнейшее последовало бы или и позицию белых не удержать.

Теперь пешку е4 не защитить.

А вдруг как-нибудь удастся спастись? Ведь в обоюдном цейтноте всякое случается...

1952 год. "Не читайте, дети, на ночь ни страшные сказки, ни Нимцовича!"

Отложенная позиция. Я оценивал ее как положение со своим преимуществом. Но после продолжительного ночного анализа совместно с соседом по комнате, тоже участником турнира Василием Бывшевым пришел к выводу, что положение ничейно. После я решил, что ход неточен, а правильно продолжать

А что же произошло бы после Мне мерещились какие-то опасности: и черные выигрывают. Или и черные проводят пешку в ферзи, добиваясь преимущества. Или и черные выигрывают.

В последнем варианте на 49-м ходу любой ход белой ладьи - на d7, на с5 или b5 - ведет к ничьей. Добавим, что на 45-м ходу белые могут пойти ладьей на d2 или е8, в обоих случаях с примерным равенством. Но, сами понимаете, если Вам, молодому шахматисту, случится встретиться с чемпионом мира, Вы тоже будете с повышенным - преувеличенным! - вниманием относиться к угрозам чемпиона.

Здесь по моему предложению мы согласились на ничью. Мы посмотрели вдвоем отложенную позицию. Я показал свой анализ. Ботвинник похвалил его...

В юные годы все, написанное в книгах, вы принимали на веру, или у вас уже тогда было развито критическое восприятие?

Вообще, если говорить о критическом восприятии, то я был в порядке! Я не был юношей, который воспринимает все на веру. Помню, когда я учился в 7-м классе, вышел фильм "В 6 часов вечера после войны", и мы должны были написать отзыв, сочинение об этом фильме. Я раскритиковал его в пух и прах! Для ученика 7-го класса это было слишком, учащиеся 7-х классов так не поступали!

Ну, ладно. Что касается шахмат… По-видимому, я тогда знал еще недостаточно, чтобы сознательно критиковать того или другого автора. Я принимал уроки Ласкера и Капабланки и старался эти уроки, так сказать, "переварить". И, конечно, читал всякие другие книги. Что же я тогда читал? "Матч Алехин - Эйве", у меня были книги о матчах 1935 и 1937 годов, у меня накопилось немало книг из букинистических магазинов. Потом появились "Избранные партии Алехина", которые я, конечно, старался запоминать наизусть. Вообще я считаю, что это очень полезно - запоминать наизусть. Сейчас, в компьютерное время приходится часто доказывать, насколько это полезно. Я запоминал партии Алехина и как-то даже сам провел комбинацию, которая напоминала алехинскую. Но это было давно, когда я был совсем юным.

- Когда вы стали профессиональным шахматистом, чтение шахматных книг стало частью работы?

Я думаю, что профессионал в первую очередь читает журналы, потому что они дают партии сегодняшнего дня, рассказывают о нынешних противниках. Именно этим важна периодическая литература. Профессионал в первую очередь озабочен тем, что он будет играть в этом турнире или в следующем, против того или другого противника.

- Вспоминается эпизод из вашей книги, как вы покупали монографию о варианте дракона…

Подготовка к матчу началась (речь идет о финальном матче претендентов 1974 года с Карповым - В.Б.), а я еще этого не понимал. На Олимпиаду в Ниццу летом 1974-го года команда отправилась с двумя тренерами. Один - Фурман, официальный тренер Карпова. Другой - Геллер, пока еще подпольный тренер Карпова. Успешно шпионит за мной. Геллер подсмотрел, что я купил книгу о варианте дракона. Этому варианту Карпов посвятит недельный анализ.

Боюсь, это как раз пример неудачного употребления шахматной книги! Не будем забывать, что я был уже не просто гроссмейстер, а борющийся за звание чемпиона мира. И собирался я пополнить свое образование книгой, которая была выпущена для того, чтобы ее изучали шахматисты первой категории! Я думаю, это была не самая удачная покупка.

- Какие книги на разных этапах вашей шахматной карьеры произвели на вас наибольшее впечатление?

Я думаю, что книга Бронштейна "Международный турнир гроссмейстеров" произвела впечатление не на меня одного, а на несколько поколений шахматистов! Я бы сказал, что и книги Нимцовича "Моя система" и "Моя система на практике" тоже произвели впечатление. Не знаю, были они очень полезны или не очень, но они тоже произвели сильное впечатление.

На самом деле, таких книг немного. Хочется верить, что партии Алехина, его книга "На пути к высшим шахматным достижениям" благодаря высокому качеству анализа Алехина произвели на поколения шахматистов сильное впечатление.

В книгах меня привлекают, прежде всего, и глубина мысли, и оригинальные идеи. Довольно часто глубокая мысль и есть оригинальная идея!

- Другой эпизод, связанный на этот раз с чтением периодики, мы недавно вспоминали на "ChessPro".

Одновременно с этим матчем (Корчной - Полугаевский, Буэнос-Айрес 1980 - В.Б.) в Европе игрался матч Хюбнера с Портишем. Их партии публиковались в аргентинской прессе. По привычке просматривая аргентинские газеты, я обнаружил интереснейшую новинку, примененную Портишем. Хюбнеру, игравшему белыми, с трудом удалось свести партию вничью. Тут же, в 14-й партии я эту новинку применил. Оказалось, что советский гражданин Полугаевский не имел привычки просматривать аргентинские газеты. Он не сумел уравнять белыми игры. За полчаса до конца партии я снял пиджак. Публика неистовствовала - она по достоинству оценила мой жест. Я выиграл партию, а с ней и матч.

Между прочим, существовала еще одна версия происшедшего, и она была разработана моим пресс-атташе Эдуардом Штейном. Он считал, что лучше меня помнил то, что случилось. По словам Штейна, когда мы с моей группой изучили партию Хюбнер - Портиш, то пришли к выводу, что идея черных оригинальна, но опасна, и если Полугаевский разберется за доской, то уже мне придется решать трудные проблемы. Но я все же решил рискнуть. Так писал Эдуард Штейн.

Получается, неожиданность - не менее важный фактор, чем глубина подготовки? Вы ведь тоже играли, практически, с листа?

Да, безусловно, неожиданность очень важна.

- Периодика, книги имеют сейчас для вас такое же значение, как раньше?

Я с удовольствием читаю журналы и могу почерпнуть важную теоретическую информацию, например, в "New in Chess Yearbook". Так, несколько лет назад я сыграл вничью белыми со Свидлером. Поначалу я поставил ему проблемы в дебюте, он умело их разрешил, после чего уже мне пришлось бороться за уравнение, и мне это удалось. После партии я сказал Свидлеру: "Похоже, вы не читаете Yearbook!" На что он ответил: "Да!" (смеется). Так что мы продолжаем следить за теоретическими открытиями. Как бы ни был силен шахматист, он может почерпнуть важную информацию в хорошем журнале.

А из книжных новинок последних лет что-нибудь вас "зацепило"? Очень интересно, например, ваше мнение о многотомнике Каспарова.

Понятно, что ему лучше не осуждать немецкую философию 18-го века, будучи воспитанным в Советском Союзе. На это справедливо обратил внимание Роберт Хюбнер, комментируя книгу Каспарова. Понятно, лучше этим не заниматься, но вообще… Трудно сдвинуть глыбу с места, а именно это постарался сделать Каспаров. Я имею в виду, трудно заниматься историей всемирных шахмат, когда не за что взяться сначала. Каспаров взялся за это дело, честь ему и хвала! А то, что есть ошибки в его книге и слабые места существуют - ну да. Я повторяю, такой труд безукоризненно сделать невозможно!

В компьютерную эру нужны ли книги по теории дебютов? В советские годы "дебютники" издавались 100-тысячными тиражами, а нужны ли они сейчас?

Начать с того, что не все умеют обращаться с компьютером, - я имею в виду, прежде всего, самого себя! Компьютер не все показывает и рассказывает так, как хочется услышать молодому шахматисту. Я понимаю, что теперь дебютная книга не настолько привлекательна, потому что это далеко не единственный источник знаний. Тем не менее, мне кажется, что книги вообще… То есть я знаю людей, которые и в осколках Советского Союза, и на Западе перестали читать книги, они пользуются короткой информацией о той или иной книге, которая имеется в компьютере. Но еще раз (мы начали разговор с этого): я не считаю это правильным. Я считаю, что книга - это нечто другое, здесь автор высказывает свое мнение, в отличие от компьютера, который не мнение высказывает, а просто дает информацию по состоянию на сегодняшний день. А книга - она располагает к размышлению, чего о компьютере не скажешь!

- Кому главным образом адресована ваша с Вячеславом Осносом книга о системе Раузера в сицилианской защите?

Думаю, она нужна юным шахматистам для того, чтобы они получили шахматное образование. Почему я это так высказываю? В мое время шахматное образование можно было получить с помощью книги. Или вот я, будучи юным шахматистом, занимался с гроссмейстером зрелого возраста, который объяснял мне тайны каталонского начала, - это был, между прочим, гроссмейстер Левенфиш. А что сейчас? Конечно, гроссмейстер с помощью базы данных может подготовить трактат о том или ином дебюте и выложить его где-нибудь в Интернете. Но, на мой взгляд, личная встреча с гроссмейстером принесет больше пользы, чем прочитанная на экране страничка.

Скоро, наверно, компьютер будет давать сеансы одновременной игры вместо гроссмейстеров. В связи с этим встает вопрос: будет ли это полезнее для любителей - играть с компьютером, нежели с гроссмейстером? Перенимать знания у компьютера или у гроссмейстера? Это не отвлеченный вопрос, это вопрос завтрашнего дня! На мой взгляд, книга, которую напишет гроссмейстер, более рельефно покажет силу и слабость какого-то положения, какого-то дебюта, нежели компьютер.

Честно говоря, я только недавно узнал последние результаты. Я не умею общаться с компьютером, это зависит от моей жены. Она в настоящий момент не знает о турнире, который сейчас проходит, и я ничего не знаю.

- А кого из участников считаете фаворитом?

Естественно, я считаю фаворитом только Ананда. Хотя чемпионом мира я считаю только Крамника.

- Не верите, что Крамник в Мексике сумеет занять 1-е место?

В свое время Петросяна считали чемпионом мира по матчам, а в турнирах были тогда другие чемпионы. Я считаю, что Крамник там шансов ни на 1-е, ни на 2-е место не имеет.

- Вообще, круговой турнир - хорошая формула для определения чемпиона мира?

Я считаю, чемпиона надо определять и в турнирах, и в матчах. Уже поэтому формула в Мексике правильная. Но надо, чтобы было и то, и другое, чередовались турниры и матчи. Это очень логично.

Доброго времени суток, дорогой друг!

Полагаю, вы встречали людей, с которыми… как бы точнее сказать… не всегда легко. Они могут сказать все, что думают, имеют свои принципы. Это далеко не всем нравится. Есть такие и среди шахматистов экстра класса. Яркий представитель такой плеяды «бунтарей»– Виктор Корчной.

Начало

Виктор Львович Корчной появился на свет в Ленинграде в 1931 году. Еще в раннем детстве семья распалась, отец ушел на фронт, а Виктор остался на попечении бабушки – Розы Абрамовны в блокадном Ленинграде.

В юности он увлекался литературой, музыкой и шахматами. Полагаю, излишне говорить, что чаша весов быстро склонилась в пользу последнего занятия.

Более того, шахматы стали делом жизни Виктора. Он неоднократно подчеркивал, что довольно скромно оценивает свои природные способности к шахматам. Однако преданность своему делу, трудолюбие и работоспособность свое дело сделали.

Его тренером был Владимир Зак , творческий союз с которым сохранялся даже тогда, когда Виктору предлагали перейти к более «продвинутым» тренерам. В этом также проявилась принципиальность Корчного, ставшая его фирменным знаком.

В трудные годы блокады Виктор не расставался с шахматным учебником и постепенно рос в игре. Вундеркиндом он не был, после окончания школы поступил в университет на исторический, который успешно закончил.

Неуклонно вверх

Успехи пришли не сразу. Корчной словно хороший стайер долго разгонялся, но когда набрал ход, остановить его было уже очень сложно.

В 74- м – уверенная победа в «межзоналке», впереди и Мекинга . Финальный матч претендентов против . Счет 11.5:12.5 . Трудный матч и равная упорная борьба.

Карпов выходит на Фишера и как известно, получает титул без игры.

Против течения

После этого первого матча с Карповым, Корчной допускает характерные резкие высказывания в адрес властей СССР и попадает «в опалу».

Конфликт приводит к тому, что годом спустя он отказывается возвращаться в Союз после турнира в Голландии.

Он объясняет этот шаг «гонениями» и препятствиями со стороны властей играть в международных соревнованиях, включая отборочные турниры к матчам претендентов.

Корчной получает политическое убежище в Швейцарии, а затем и гражданство.

В шаге от титула

Новый цикл борьбы за чемпионство Виктор начинает в 77 году. «Изменник родины» последовательно обыгрывает Петросяна, Полугаевского, Спасского и выходит на матч с действующим чемпионом – Анатолием Карповым .

Матч за титул состоявшийся на Филлипинах, проходил до 6 побед без ограничения количества партий. Это был новый формат. Пункт о сохранении чемпионом титула при ничейном счете (5:5 ) исключили.

Матч длился почти 4 месяца.

Вначале и середине матча лидерство захватил Карпов. Однако Корчной всегда славился волевым настроем. В 31 партии он сравнял счет: 5:5 .

Вот эта партия:

Корчной –Карпов , 31 партия матча, Багио, 1978, 1:0

Но не судьба . 32 партию, оказавшуюйся последней, Анатолий Карпов провел с большим подъемом и победил, сохранив звание.

Однако Виктор Львович не был бы самим собой, если бы впал в уныние. Следующий цикл он снова выигрывает. Петросян, Полугаевский, Хюбнер позади.

1981 год, — новый матч с Карповым.

На сей раз, то ли Анатолий Евгеньевич «заматерел» окончательно, то ли Корчной слегка «выдохся» в горниле претендентской рубки или хуже подготовился. Матч выиграл чемпион относительно крупно 6:2 (не считая ничьих), хотя, конечно, не без борьбы.

В целом весь этот период (75-85 год) противостояния с Карповым и советскими властями, в ходе которого немало копий было сломано, Сам Виктор Львович характеризовал так:

Миллионы считают меня диссидентом, человеком, который боролся за то, чтобы Советский Союз распался. Но это не так. Я просто хотел играть в шахматы. И бежал из Союза, потому что моей карьере угрожала опасность. Не я первый начал, это советские власти втянули меня в войну. Можно считать так: борясь против СССР, я боролся за себя

В 1990г . Корчной, как и многие другие диссиденты был восстановлен в гражданстве и реабилитирован формально и неформальною.

Достижения

Полагаю, нет нужды перечислять все достижения шахматиста,в течение четверти века входил в число лучших гроссмейстеров мира. Это не резюме и Корчной в особых рекомендациях никогда не нуждался.

И претендовавшего на чемпионский титул с начала шестидесятых. Отмечу только, что Виктор Львович четырежды чемпион Союза, — в 60, 62, 64 и 70 годах. И трижды – Ленинграда.

Любопытные факты

• Корчной шутил, что если бы вместо шахмат выбрал историю (по специальности университета), то преподавал бы ее где-нибудь в Магадане. А может быть это вовсе и не шутка, учитывая его сложные отношения со властями.
• В период матчей на мировое первенство с Карповым, опального Корчного называли в советской прессе не иначе, как «претендент». Типичный прием советской пропаганды в то время.
• Виктор Львович снялся в художественном фиьме «Гроссмейстер» в 72 году в роли тренера и получил высокую оценку за этот свой труд.
• Корчной и нередко публично обменивались колкостями и язвительными замечаниям в адрес друг друга. Однако, когда Спасского попросили подписать письмо, обличающее «злодея и изменника», Борис Васильевич отказался...
• Со своей «швейцарской» супругой Виктор Львович познакомился во время сеанса одновременной игры в шахматы. Увидев книгу Л.Толстого на столике дамы, гроссмейстер завязал разговор на русском. Взаимный интерес двух уже совсем не юных людей перерос в нечто большее. Вскоре Виктор и Берта заключили брак и прожили вместе до самой кончины Виктора Львовича.

Первая супруга Корчного – Белла , сын Игорь , ныне проживающий в Швейцарии.

Творческое лицо

Считается, что наряду с Кересом и Бронштейном , Корчной входит в тройку сильнейших игроков, игравших на высочайшем уровне, но так и не ставшими чемпионами мира.

Он был всецело предан шахматам. Мог сутки напролет смотреть партии, анализировать, изучать дебюты и придумывать новые ходы. Ему был чужд спортивный прагматизм. Даже когда устраивала ничья, Корчной мог играть на выигрыш.

Сердце его принадлежало шахматам , но он не был ни затворником ни аскетом. Шумная вечеринка, ночной блиц вперемешку с сигаретами и выпивкой, прогулка с девушкой, — не были для него чем-то необычным.

Виктор Львович не мог жить без активных шахмат и продолжал играть в турнирах до последних дней. Причем показывал вполне гроссмейстерский уровень в возрасте за 80 лет.

Корчной был «колючим» человеком, не стеснялся в выражениях . Не всем это нравилось, как во властных структурах, так и в гроссмейстерском цехе.

Но тот факт, что он был великим шахматистом, человеком прямым и принципиальным – вряд ли кто будет оспаривать.

Виктор Корчной ушел из жизни в 2016, в возрасте 85 лет.

В память о нем проводится традиционный шахматный ежегодный фестиваль в Цюрихе.

Партии

Корчной – Карпов , Мерано,1981, 13 партия матча, 1:0

Корчной – Иванчук , Одесса, 2006, 1:0

Спасский – Корчной , Ереван, 1962, 0:1

Благодарю за интерес к статье.

Если вы нашли ее полезной, сделайте следующее:

• Поделитесь с друзьями, нажав на кнопки социальных сетей.
• Напишите комментарий (внизу страницы)
• Подпишитесь на обновления блога (форма под кнопками соцсетей) и получайте статьи к себе на почту.